В рамках большого конгресса «Украина-Россия: диалог», организованного по инициативе Михаила Ходорковского, в Киев приехали многие ведущие российские интеллектуалы. В их числе и Александр Морозов, публицист и политолог, главный редактор одного из самых важных интеллектуальных проектов России последних двух десятилетий – «Русского журнала». Корреспондент «РГ» пообщался с господином Морозовым об идеологии Путина, украинско-российском конфликте и будущем наших стран

– Александр Олегович, в текстах последнего времени вы описываете Россию «третьего срока Путина», как совершенно новую реальность – переход от «постмодернистской диктатуры» к диктатуре «на полном серьезе», в этот поворот вписывается и агрессия Путина против Украины. Какие процессы к этому привели? Почему получилось именно так?

– Есть два объяснения, почему так получилось – и в том, и в другом есть своя доля истины. Первое обстоятельство лежит на поверхности, и всем политологам это известно – это естественное старение авторитарного, персоналистского режима. Так старели режимы Салазара в Португалии и Франко в Испании. Режим начинает трансформироваться, это связано в том числе и с поколенческими вопросами – вслед за первым, «революционным» поколением приходит следующее, и оно более злобное и жестокое.

Второе объяснение распространено в московских политических кругах среди высокопоставленного чиновничества. Россия завершила 20-летний постсоветский транзит, Путин пытается перепозиционировать Россию.

– При этом сейчас Кремль фактически говорит лексикой неоимпериалистов Проханова и Лимонова…

– Именно, раньше из маргинальных кругов исходили посылы о том, что необходимо пересмотреть всю архитектуру мировой политики, роль международных организаций. При этом считалось, что Кремль рационалистичен и действует в рамках глобального капитализма, мировой системы международных отношений, в целом по ее правилам. Теперь видно, что Кремль озвучивает эту странную маргинальную философию, грозит выходом из различных международных обязательств, обрушивая тем самым мировой порядок.

Возможно было такое развитие событий: Россия становится во главе «консервативного интернационала» и представляет себя как часть правой Европы. К этому сценарию, в принципе, на Западе были готовы. Но тут в Кремле пошли на аннексию Крыма, создание ситуации, которую никакие европейские правые признать не могут. И христианские демократы, и Европейская народная партия осудили эти действия. Значит, путинский проект уже не консервативный европейский, а некий односторонний проект пересмотра собственного статуса. Надеюсь, что Путин, как руководитель государства, осознает все риски такого поворота.

– А вообще, насколько политика Путина сознательна? Как он формирует эту свою новую идеологию?

– Идеология созрела в результате его 15-летнего правления. Он уже очень опытный лидер, первого уровня мировых процессов, и ему не нравится та роль, которую играет в них Россия. И он хочет ее переиграть. Может ли он это сделать? На мой взгляд, нет, во всяком случае, такой «пересдачей карт», в ответ на которую Запад не разрушится, а наоборот укрепится. Западные элиты пойдут не по пути принятия условий России, а скорее по пути построения сторожевого вала вокруг нее.

– Может быть, это и есть цель Путина: отгородиться от мира и править, как Сталин, без оглядки на мировое сообщество?

– Такая версия есть, но ее реальность означала бы, что Путин болен, и тогда стоило бы прислушаться к интерпретации Глеба Павловского о том, что мы имеем дело с особой психологией. Замыкаясь на своих идеях, личность такого правителя более комфортно чувствует себя в автаркии, чем в свободном мире. Это самый ужасный сценарий для России, отрезанная от мира она будет психологически, социально и культурно деградировать стремительными темпами.

– При таком сценарии путинской элите также придется перестраиваться. Ведь раньше ее великодержавно-консервативная риторика расходилась с собственным образом жизни (капиталы на Западе, интеграция в жизнь космополитической мировой элиты). Не вызовет ли это «закрытие России» бунт элит?

– Нет, не вызовет. Потому что Путин проводит бескровную чистку. Он предлагает уехать всем, кто не хочет оставаться в системе автаркии. В результате такой политики критическая масса недовольной элиты не образуется никогда. Уже уехали, например, Чиркунов и Кох. А это люди, которые были спонсорами программ по либерализации и модернизации в России. Мы привыкли мерить мерками государств модерна, где подавляемая часть элиты группируется внутри страны для защиты своих интересов (как в Египте или Турции). Но мы живем в ситуации постобщества, когда недовольные просто уходят. Сейчас в России практически нет историй про рейдерство, люди добровольно уходят в кэш, когда к ним приходят с предложениями от чекистов.

А тем, кто хочет остаться с Путиным на лодке, он предлагает забрать капиталы с Запада, добровольно взять на себя ограничения по выезду родственников, проведения транзакций. Он хочет создать новую команду, новый «орден меченосцев» на смену прежнему, представленному «кооперативом «Озеро». И он создает новую лояльность путем этих ограничений на сношения с внешним миром.

– Не работает ли эта схема в отношении Украины – Путин пытается отрезать от Украины территории, готовые жить по его новым правилам – Крым, Донбасс, а остальной Украине предлагая символически выйти в кэш, сбросив балласт, идти в Европу?

– Нет, не думаю. Политика Путина в отношении Украины будет гораздо более жесткой. Он постарается забрать то, что можно забрать – Крым уже, и часть Юго-Востока. По отношению к остальной части он планирует осуществить перекупку бизнеса, получить экономический контроль. К несчастью, шансы на это у него неплохие. Если доводить ситуацию в Украине до постоянного кризиса, то заниматься здесь бизнесом становится делом рисковым. С помощью теневых переговоров можно подталкивать 10-15 крупнейших олигархов к выходу с площадки. При этом им продать свои активы на Запад будет трудно, так как в территорию постоянного конфликта никто не захочет инвестировать. У путинской группы олигархов появится возможность выкупать активы. А затем через экономические рычаги осуществлять и политический контроль. Мы видим это на примере Германии, где существует мощное пророссийское лобби.

Сейчас перед украинским политическим классом стоит огромный исторический вызов, он больше, чем потеря Крыма или Донбасса. Кремль накопил огромные ресурсы, демонстративно разбрасывая миллиарды долларов, показывая, что может купить всех и всё.

– Что можно противопоставить путинской политике в Украине?

– В Крыму мы увидели очень холодный и изощренный механизм чекистской подлости, которому сложно противостоять. Такую систему нельзя одолеть с помощью искренности и открытости, которые демонстрировали Майдан в Украине или Болотная в России, она превращает их в какой-то дефект. Люди в Кремле, обладая психологией разведчиков, не верят ни в какие искренние революции, идейные порывы, публичную политику, по их видению всё может быть только организовано, инспирировано. Либо мы организовали, либо Запад, наши агенты против чужих агентов. В этом и трагедия, что подобную систему можно переиграть только на ее же поле тайной войны. Кремль использует тактику диверсантов, «зеленых человечков», постоянно врет, а когда другая сторона говорит – как же можно так врать, он смеется. Можно, мы же разведчики.

Даже советская власть в эпоху Брежнева, при всей ее мерзости, до такого не опускалась. У нее был идеологический регулятор, ограничивавший действия КГБ, поэтому всегда подобная политика совмещалась с апелляцией к универсалистским ценностям. А опыт Крыма показывает – захотели и забрали.

– Донбасс ждет та же судьба?

– Донбасс ждет «боснийский сценарий»: оставаясь в составе Украины формально, он автономизируется до состояния Приднестровья в Молдавии. Присоединять территории Востока не обязательно, достаточно создать «серую зону», она будет радиоактивно воздействовать на остальную Украину.

– Многие сейчас говорят о том, что Донбасс лучше отсечь, чтобы спасти остальную Украину…

– Это будет осмысленным шагом, только если украинской элитой построен европейский консенсус. Смысл не в том, чтобы отсечь Донбасс, потому что тогда можно будет отсекать и дальше. Отказываться от Донбасса можно только получив гарантии Евросоюза и НАТО, что они сразу выйдут на новые границы, сейчас, а не когда-то в неопределенном будущем.

– Есть еще ощущение, что нынешняя антитеррористическая операция в Донбассе носит характер «договорняка» с Кремлем. Идет такая мнимая война, в которой заинтересована не только Москва, но и Киев.

– В том-то и дело. Нет гарантий, что украинская элита достаточно патриотична, что у нее есть консолидированное ядро, которое не уступало бы ни при каких обстоятельствах. Любое общество коррумпировано – и в Польше, в Чехии, и в странах Прибалтики, – но там у элит есть предел, через который они не могут переступить. При всем свободолюбии украинского истеблишмента видно, что у всех его лидеров персональные стратегии. А это значит, что в любой момент лидер из-за личной выгоды, может изменить позицию. Если бы здесь возникло нечто вроде шляхетского собрания 200 самых богатых семейств, которые бы твердо выступили с единой позицией и призывали бы на помощь Европу, это другое дело. Но пока каждая семья сама за себя. Это касается и украинского общества, которое избирает стратегию индивидуального выживания.

– Можно ли сказать о восточной части элиты, прежде всего о группе Ахметова, в вотчине которого идут основные бои, что она уже полностью на крючке у Путина? Как люди, сделавшие капиталы в 90-х, они должны просчитывать ситуацию, понимать, что кремлевские у них все отберут.

– Они и просчитывают, они готовятся. Они типологически мыслят, как и российские олигархи. Это в 90-е годы они сражались в такой ситуации, а в нулевые они стали принимать предложенные условия и уходить. Если у Ахметова будет безвыходная ситуация, он отдаст бизнес какому-нибудь условному Вексельбергу, не дожидаясь ситуации, которая случилась с Ходорковским.

– Где предел расширения российского пространства влияния?

– Он проходит по границам НАТО. Задним числом ясно, что счастливы те, кто успел вступить в эту организацию. По этой линии проходит новый римский вал, который отделяет цивилизацию от варварства. И в этом – огромная трагедия украинско-российского конфликта, в самом начале западная элита с волнением следила за его ходом, но затем на Западе стало доминировать стремление отгородиться от новых варваров – пусть они едят друг друга как хотят. Вмешиваться они не будут. В этих условиях никакого хорошего будущего нет ни для Украины, ни для России. Эти территориальные приобретения, они ведь не для России, а для путинской преступной группировки, которая занимается рейдерством в международном масштабе и строит автаркическую экономическую модель. И сейчас важно обращение и русского, и украинского общества к Западу, к его общественному мнению. Ведь идет с одной стороны избиение более слабой страны, с другой деградация самого российского общества, разбухающего от триумфа, превращающегося на глазах в подобие немецкого общества 30-х годов прошлого века. Если Запад не укажет Путину на четкие пределы, за которые нельзя заходить, то его не остановить, и мир может дойти до ядерной войны. Сейчас такого плана у Запада нет, сохраняется длительная ситуация неопределенности.

Беседовал Константин Скоркин

Владимир Путин до сих пор официально не объявил о намерении участвовать в президентских выборах в будущем году. Вопросы по поводу желания оставить за собой президентское кресло Путину задавали уже не раз, но он всякий раз давал уклончивый ответ. В декабре Путин проведет свою ежегодную большую пресс-конференцию, в этом же месяце состоятся форум Общероссийского народного фронта (Путин обычно участвует в таких мероприятиях) и съезд партии власти "Единая Россия". Как предполагает собеседник Радио Свобода, политический аналитик Александр Морозов, именно на пресс-конференции 14 декабря Путин объявит о своем желании баллотироваться на четвертый президентский срок. Путин, считает Морозов, хочет сделать предвыборную кампанию максимальной сжатой, а ее главная проблема – отсутствие новых идей, которые можно предложить обществу.

– Путин чувствует себя очень уверенно, с одной стороны, потому что у него очень высокая электоральная поддержка. И нет сомнений в том, что схема, объявленная заместителем главы его администрации Сергеем Кириенко, – ну, не объявленная, а неформально заявленная Кириенко, так называемая, "70 на 70", то есть 70% явка и 70% поддержки в пользу Путина, – что это совершенно реалистично, и вряд ли кто-то будет в этом сомневаться. Но у Путина есть некоторая проблема, связанная с тем, что он подошел к концу своего третьего срока с большим количеством незаконченных дел. У него все вопросы находятся в каком-то подвешенном состоянии. Это касается и Донбасса, и ситуации с Украиной, и с Западом в целом. У него все плохо получилось с Трампом. У него не заканчивается Сирия. Он пытается слегка во второй половине текущего года подвести какой-то итог всему этому, предпринимает различные усилия в этом направлении.

Слово "будущее" является ключевым, поскольку наблюдается большой дефицит будущего

Плюс второй момент. Путин еще летом заявлял, что у него готовятся целых три экономические программы, из которых он будет собирать свою. Мне кажется, что и здесь случилась какая-то проблема. Одну программу писал Кудрин, другую писал Академический институт экономики, третью писала группа Титова и Столыпинский клуб... У Путина там что-то не собирается в целое. И это самые главные моменты, из-за чего Путин немножко отодвигает свою кампанию. И, как мы ожидаем, он 14 декабря на ежегодной большой пресс-конференции с журналистами заявит о выдвижении. Об этом говорит и то, что на декабрь намечен форум "Народного фронта". Об этом говорит и съезд "Единой России", который намечен на последнюю неделю декабря. Таким образом, путинская кампания хотя и позже начинается, но, на мой взгляд, в этом нет ничего чрезвычайного.

– Похоже, нам стоит ждать ударного политического декабря. Вы считаете, что Путин объявит о своем желании баллотироваться в президенты официально именно на большой пресс-конференции? То есть ожидается вопрос, наверное, от Андрея Колесникова из “Коммерсанта”, который такой вопрос Путину задавал уже не раз и не два?

– Не исключено, что это будет он же, а может быть, какой-то иностранный журналист набросит эту шайбу на клюшку Путина. Но очевидно, что 14-е – это крайний срок, а пресс-конференция – хорошая публичная площадка для Путина. Эта пресс-конференция не связана ни с какими партийными структурами. Это его личная площадка, с которой он, по всей видимости, и стартует. Да, это будет короткая энергичная кампания, в которой Путин должен будет тем не менее выбрать из предложенных ему версий будущего. А надо сказать, что все политические силы сейчас, как легко заметить, проводят форумы и конгрессы на тему: "Россия, устремленная в будущее". И слово "будущее" является ключевым, поскольку наблюдается большой дефицит будущего. Не совсем ясно, каким оно должно быть, но Путин должен будет произнести какое-то слово относительно этого будущего, показать свой выбор и т. д. Мне кажется, что до рождественских каникул каких-то важных шагов дальше он делать не будет, потому что будут происходить другие старты кампаний – кандидатов от политических партий и самовыдвиженцев. Ну, а примерно с 12–13 января начнется какая-то серия программных выступлений Путина, его каких-то, может быть, статей или какого-то манифеста. Как это было на прошлых выборах, когда были документы подготовлены, на основании которых были майские указы потом. Надо сказать, что вся политическая система России ждет каких-то документов, на основании которых будут президентские указы, которые нужно бюрократически выполнять.

Путин никогда не выбрасывает за борт. У него другая стилистика поведения

​– Вы начали с того, что Владимир Путин уверен в своих силах, что обеспечить ему электоральную поддержку не так сложно в нынешних условиях: он пользуется достаточной популярностью для этого. Тогда получается, что, может быть, у Путина и нет необходимости искать эти идеи для будущего? Может быть, он может как-то по инерции продвигаться вперед, не предлагая ничего особенно нового?

– Он совершенно справедливо говорит о том, что хотя электоральная поддержка у Путина не вызывает вопросов, но существуют очень важные проблемы. Если Путин пойдет инерционно, то он окажется заложником даже не в целом политического класса России, а той небольшой группы ближнего круга, который его окружает. Это люди довольно сомнительные. Это люди сильно распустившиеся. Это люди, которые решают свои собственные вопросы. И мы все видим, что они создают атмосферу хаоса в настоящий момент своими действиями, своей “борьбой башен”. Если Путин пойдет инерционно, то он, конечно, попадет в зависимость от этой ситуации. Все дальше и дальше будет в нее углубляться. Поэтому, мне кажется, для того чтобы слегка оторваться в очередной раз от собственной элиты, над ней надстроиться, Путину надо каким-то образом качнуть свою собственную лодку так, чтобы часть публики слетела с одного борта на другой. Поэтому я ожидаю, что, на самом деле, хотя кампания Путина будет короткой, но она будет резкой. Ему нужно оторваться от всех этих висящих у него на ногах этих гирь – сечинских, ротенберговских и т. д.

– Вы сказали "от одного борта к другому". То есть не за борт?

– Да, необязательно за борт. Путин никогда не выбрасывает за борт. У него другая традиция, другая стилистика поведения. Он дает людям уйти, но сам он их не выбрасывает в какой-то грубой форме. Истории Сергея Иванова, Владимира Якунина и многих других, уже ушедших с путинского корабля, это подтверждают. Но никто из них, конечно, не был выброшен. Просто они были как бы сдвинуты на другой борт. Я думаю, что здесь нас ждет что-то в этом роде. Именно поэтому Путину сейчас нужна какая-то "идеология", я имею в виду идеология не государственная, а этакий заявленный план. Если на третьем сроке он восстанавливал "суверенитет", то есть перессорился со всем миром и наделал гигантское количество внешнеполитических ошибок, то теперь ему нужен новый убедительный “план будущих ошибок”. Для того, чтобы все поняли, что надо идти на дальнейший риск, надо дальше всем работать энергично в условиях трудностей, создавать новые трудности себе. Здесь должен быть какой-то такой убедительный и понятный всем план.

У Путина просто исчерпаны жанры – жанры поддержки, жанры публичных выступлений

​– На ваш взгляд, производит ли сейчас Путин, которому уже за 60, впечатление человека, уставшего от власти? Ушел бы он сейчас, если бы у него был, скажем, надежный преемник, на которого он мог бы положиться на 100% и знать, что старость у него будет спокойная и обеспеченная?

– Путин, несомненно, устал от власти. Это, конечно, хорошо видно. И понятно, что, находясь у власти так долго, любой человек исчерпывает свой словарь и свое понимание мира, и обнажает свою ограниченность, как и любой человек. Но есть огромная проблема: Путин на третьем сроке создал такую ситуацию, при которой он и должен довести до конца начатое. Это все хорошо понимают внутри российского правящего класса, истеблишмента. Дело в том, что никто не представляет себе, а как разрулить ситуацию конфликта вокруг аннексии Крыма? А как и куда дальше вести и внутреннюю экономическую политику с этими гигантскими госкопорациями и монополиями, их лидерами? А с другой стороны, как вести внешнюю политику в условиях, когда отчетливо чувствуется, что нет никакой перспективы, кроме дальнейшей военной эскалации, какого-то милитаризма? Вот это все сделал Путин на третьем сроке. И понятно, какой тут может быть преемник?! Он должен сам (и он это понимает) куда-то это все привести, прежде чем передать в другие руки. Это огромная проблема, потому что очевидно, что и сам он не знает и не понимает, куда это все нужно привести, где этот корабль, к какому берегу должен пристать. Поэтому я считаю, что несмотря на всю нынешнюю ослабленность и развинченность путинской политической системы, вопрос о преемнике стоять сейчас не может никаким образом – ни сейчас, ни в ближайшие 2–3 года.

Если общество увидит опять Кобзона и Бабкину на национальных каналах в качестве "союза сторонников", это будет анекдотично

​– Как вы считаете, учитывая все то, что сейчас происходит, деятели культуры выстроятся в очередь желающих быть доверенными лицами президента? Или, может быть, ситуация в этом отношении по сравнению с прошлыми выборами серьезно изменилась?

– Будет какая-то другая конструкция, на мой взгляд. Просто потому что Путин очень долго находится у власти. У него просто исчерпаны жанры – жанры поддержки, жанры публичных выступлений. Все привыкли. Если сейчас общество увидит опять Кобзона и Бабкину на основных национальных каналах в качестве союза сторонников, конечно, это будет анекдотично. И все это чувствуют. Поэтому здесь перед Кириенко стоит целый ряд задач – каким образом при очень плохой игре сделать хорошую мину. А игра плохая, потому что на третьем сроке эту всю интеллигенцию и всю культурную среду очень сильно напугали целым рядом вещей – политикой Мединского, делом Серебренникова, угрожающими событиями вокруг гуманитарных вузов, музеев и т. д. С другой стороны, сильно напугана и академическая среда, потому что на третьем сроке Путина произошел разгром Академии наук. И надо сказать, что не очень уверенно себя чувствует и система образования. Потому что на третьем сроке здесь произошла существенная смена, появился новый министр образования, Васильева, которая делает публично довольно-таки тревожные заявления. Одним словом, вся эта среда, среда образованного класса, конечно, сильно напугана, из нее трудно построить какую-то систему поддержки. В этот раз структуры поддержки Путина будут, наверное, состоять из спортсменов, возможно, из военных ветеранов, патриотических. И если верить тому, что Кириенко, как сообщали, дал команду госкорпорациям производить позитивные новости о России, я думаю, что как-то в этот раз поддержка будет симулирована не за счет деятелей культуры, а за счет, скажем, деятелей IT-сектора, дизайнеров, в общем, представителей “прогрессивной” индустрии, – полагает Александр Морозов.

По его словам Алексею Навальному удалось показать, что он способен на самостоятельные поступки, и что Кремлю трудно загнать его в узкий коридор. В перспективе грядущих в следующем году президентских выборов в России он утверждает, что они будут сложными.

Тем не менее, А.Морозов не скрывает и пессимизма: "Но нужно заметить, что нельзя обольщаться и связывать какой-то особый оптимизм с пробуждением молодежи".

- Как можно охарактеризовать события 12 июня в России? Что было главным, на ваш взгляд?

В первую очередь, нужно сказать, что дать этому оценку не так просто, как кажется на первый взгляд. Потому что, с одной стороны, это просто еще одна ступень избирательной кампании в президенты, которую ведет . Все понимают, что он в безнадежной ситуации, лишен возможности участвовать в публичной политике, избираться, но при этом он пытается вести интересную игру, которая в общем и целом направлена на то, чтобы омрачить четвертый срок и президентские выборы 2018 года. И здесь Навальный добился некоторого результата, потому что в очередной раз показал, что способен на абсолютно самостоятельные поступки, что Кремлю трудно его загнать в узкий коридор.

- Становится труднее или в общем трудно?

Становится труднее, но мяч все время на стороне Навального, он сохраняет инициативу, создавая для Кремля ситуацию хаотического реагирования.

- Сложилось впечатление, что все же в ходе этих протестов фигура Навального была далеко не главной.

Да, это одна сторона. Вторая сторона заключается в том, что 26 марта все поняли: произошла какая-то новая молодежная конфигурация в ответ на разоблачения Навального. Вся эта сетевая активность, 20 миллионов просмотров его ролика - это очень широкий охват. И еще 26 марта стало ясно, что в интерес к политике вовлеклись новые контингенты и аудитории.

Ваши слова опровергают утверждения некоторых аналитиков и публицистов о том, что выросло целое поколение, которое ничего кроме Путина не видело. Сейчас мы видим, что это поколение хочет все же чего-то другого

Это второй важный момент, его можно точно фиксировать. Это молодые люди 18-20 лет, и невозможно от людей такого возраста ждать, чтобы они объясняли свою мотивацию, как пятидесятилетние политологи. Ясно, что эта молодежь путается в словах, но в том, что они говорят, слышна в общем одна тема, которая, безусловно, верна. Она заключается в том, что этим молодым людям надоел казенный, бюрократический, старческий политический и поколенческий слой. Они видят каких-то страшных, рассевшихся не в политике, но в жизни в целом старых мужиков, которые представляют какой-то страшный образ будущего. Молодежи слышится, что там наверху какие-то старые попы требуют новой морали, вояки требуют новой войны, здесь видно, что эти парни наверху захватили все деньги в стране и не собираются никак делиться, и не будет никакой справедливости для новой поколений.

- Своего рода Франция 1968 года?

Так и есть. Мне кажется правильно Андрей Лошак описал атмосферу на Тверской, когда молодежь сначала скандирует "Россия без Путина", а потом тут же шутливо "Эстрада без Агутина". Но нужно заметить, что нельзя обольщаться и связывать какой-то особый оптимизм с пробуждением молодежи. Во-первых, совершенно неясно в какую сторону это пойдет. На Тверской было видно, что молодежь, которая пришла, - это, как говорят в России, студенты-ботаники. В отличие от протеста 2008 года и 2011-2012 годах в Петербурге и Москве. Тогда было много политизированной молодежи из разных анархистских, правых организаций. Здесь же было видно, то пришли не футбольные фанаты, не политизированные группы, а "студенты-очкарики" с российскими флагами. В общем действительно полностью совпало их жизненное ощущение своего будущего: 12 июня - это день России, и они хотят претендовать на то, что это их Россия и их будущее.

У вас нет ощущения, что 12 июня поставило власть в тупик? Ожидала ли власть такого и, значит, изоляция Навального - это еще не все?

Конечно, нет. Власть очень хорошо подготовилась за пять лет. Это прекрасно видно: спецподразделения хороши экипированы, прошли подготовку, гораздо лучше проводят логистику и меры по расчленению толпы. Все это гораздо больше продумано, чем раньше. В этом смысле слова власти не приходится бояться этой среды, этих молодых студентов всерьез. Именно поэтому мне и многим другим людям поколения постарше показалось, что разгон был проведен слишком жестко в отношении такого контингента. Когда было принято решение, начался очень архаичный по своему типу разгон.

- В Украине, как известно, такой разгон закончился Майданом...

Совершенно верно. На этот раз разгон был ошибочным, неадекватным решением власти. Также нельзя забывать, что на День независимости такая акция проходит впервые, и она, конечно, очень печально напоминает события в Минске. Потому что белорусская оппозиция еще в 2011 году пыталась сделать День независимости днем сопротивления казенной диктатуре, протеста против омертвления политической жизни. Есть масса кадров, на которых белорусские силовики в жесткой форме винтят горожан. И здесь сложилась такая же печальная ситуация. Было видно, что наша власть лукашенизируется дальше. Она может и пытается, но не знает как действовать, что делать с этим возникшим недовольством.

Протесты прошлись не только в Москве и Петербурге, также они были и в регионах. Федеральные каналы молчат об этом, Путин в Кремле участвует в запланированных мероприятиях. Все идет своим чередом. Как это все сопоставить? Вроде бы все происходит в одно время, но с точки зрения новостей на телеканалах как будто бы этих протестов в стране и нет?

Так же как в и 2011 году, можно сказать, что власть реагирует неадекватно. За что идет борьба, вернее, чего могут добиться политические лидеры как Навальный и другие? В лучшем случае они могут привести к тому, что будет какая-то фракция в парламенте. В целом очевидно, что системные силы пользуются большой поддержкой, часть людей продолжает голосовать за коммунистов, бюджетники - за «Единую Россию». Никакой катастрофической угрозы со стороны этого небольшого по численности городского движения нет.

Социологи говорят, что в больших городах-миллионниках 20% избирателей проголосовали бы за, условно говоря, партию Навального. Это люди в массе своей - люди свободных профессий, которые не связаны корпоративной лояльностью, бюджетом и т. д. Так вот всей этой среде давно нужно дать представительство в парламенте и ничего драматического не случится. Вместо этого упорно выбирает стратегию обвинения этих людей в «оранжизме», намерении подорвать всю систему в целом, и тем самым Кремль радикализует ситуацию. Уже молодежь поднимается. Если в 2011 году региональный протест был слабее московского, то сейчас уже видно, что в регионах в больших городах растет численность людей входящих на митинги.

- Можно ли сказать, что протесты в регионах гораздо опаснее для нынешней системы?

В каком-то смысле слова, конечно, опаснее. Если в большой Москве, где огромное количество бюджетников, власть может убедительно вывести миллион человек на альтернативный митинг, то если брать остальные города - там другая атмосфера. Там властям бесполезно организовывать контрмитинги. К тому же надо сказать, что в регионах и многих городах социальная напряженность переживается острее, чем в Москве или Петербурге.

- Ситуация сейчас не напоминает начало двадцатого века перед революцией?

Нет. Конечно, некоторые черты сходства есть, но они очень отдаленные. Все-таки там главным фактором была война, к тому же важное отличие в том, что тогда было огромное количество аграрного населения, которого сейчас нет. Но проблема, скорее, в другом. Остается непонятным, каким образом Кремль хочет, с одной стороны, оставаться модернизированной экономикой, с другой стороны - давить то поколение, которое должно быть двигателем этого развития. Для любого наблюдателя это неразрешимое противоречие. Если вы хотите дальше, пусть даже в формате евразийского государства, модернизироваться, то это невозможно сделать, опираясь на самые архаичные группы общества: чиновников, консервативные силы церкви и так далее. Такого не бывает. Это противоречие является главным сюжетом президентской кампании 2018 года.

По вашему мнению, власти понимают с чем они сейчас имеют дело, если говорить о протестах? Если страх по этому поводу?

Власти держатся чрезвычайно самоуверенно. Это видно и по тому, как Собянин действует в отношении горожан, и Путин на линии 15 июня, наверное, даже не будет об этом говорить. Этого не существует, они не хотят видеть эту проблему, они уверены в том, что имеют большую опору, что у них в руках есть резервы. Они убеждены, что за 15 лет законодательно подготовились, в законодательстве предприняты большие изменения по борьбе с политическим протестом. Они считают, что в чрезвычайной ситуации смогут управлять интернетом, подготовили «Росгвардию», войска. Но, мне кажется, это какая-то дикая политика, потому что я знаю много московских семей, чьи дети вышли 26 марта, и вышли 12 июня. Это семьи которые очень укоренены, прожили всю жизнь здесь и не хотят уезжать из России. Они поддерживают своих детей, разделяют их взгляды. Все эти семьи глубоко осудят жесткие действия властей в отношении студенчества.

- Удалась ли акция устрашения со стороны властей?

Уже 12 июня вечером было видно, как вспыхнул новый поток разговоров о том, что надо уезжать, что уже невозможно. Люди стали думать, что надо детей отправлять из России учиться в другие страны. Происходит печальное и бесконечное движение России и Кремля к уравниванию с режимами типа белорусского или азербайджанского.

- Что бы вы назвали главным итогом протестов?

Главное то, что как бы политический режим не пытался создать машину контроля за умами с помощью телевидения и так называемой воспитательной работы, все равно видно, что общество в ответ стихийно вырабатывает действия, похожие на действия иммунитета организма. Главное здесь - это демонстрация того, что вы не сможете с помощью всей этой системы промывания мозгов остановить рост гражданского сознания.

- При этом интересно, что героями демонстрации были не оппозиционные лидеры, а рядовые россияне

Может быть, Навальный стал бы героем, если бы его не задержали в подъезде, но поскольку его задержали, а после протестов 2011-2012 гг протестное движение было в значительной степени обезглавлено, в России осталось 5-6 активных человек. И в этом смысле нет никакой большой роли старой «Солидарности» или «Парнаса».

- Власть готова к выборами 2018 года, они будут сложными?

Выборы будут сложными. Здесь нужно сказать, что Навальный все-таки вызывает огромное уважение, поскольку он действительно показывает, что есть люди, кто не голосовал за третий срок Путина и являются решительными противниками четвертого срока, потому что это будет просто смерть российской жизни и политики. Он и все мы не можем, к сожалению, изменить и как-то повлиять на то, чтобы Путин отказался от четвертого срока, чтобы начался какой-то процесс обновления в правильную сторону. Но важно хотя бы продемонстрировать это. И Навальный является важным звеном в этом смысле. Он довольно бесстрашно показывает, что люди не согласны с четвертым сроком.

Американский сенатор Джон Кеннеди, вместе делегацией Конгресса США посетивший недавно Россию, по возвращении заявил, что иметь дело с Кремлем – все равно что "иметь дело с мафией": "В России нет политической философии. Это как задаваться вопросом, в чем состоит политическая философия мафии. Их философия – это деньги и власть. Такова философия Путина. Он правит железной рукой. Он диктатор... Путину нельзя доверять. Я думаю, лучшее, что мы можем сделать, – это попробовать его сдержать", – добавил сенатор.

В Кремле, до этого рисовавшем визит американской делегации в очень благосклонных тонах, на слова Кеннеди отреагировали. Пресс-секретарь российского президента Дмитрий Песков назвал заявление сенатора проявлением "стереотипов" и "русофобии". "Мы не носим розовых очков и прекрасно отдаем себе отчет в том, насколько американский политический истеблишмент находится в плену стереотипов и под страшнейшим русофобским давлением", – сказал Песков, заметив, что ему "трудно понять такие слова", поскольку он не знает, "в каком контексте они были сказаны".

Поначалу в Кремле говорили, что "весьма удовлетворены" визитом американской делегации, но ее члены позднее заявили, что ни одна из встреч в Москве не была легкой или приятной, а Кремль исказил суть дискуссий, во время которых обсуждались аннексия Крыма, война в Донбассе, конфликт в Сирии и вмешательство России в американские выборы.

Через несколько дней состоится новая попытка американо-российского диалога, на этот раз между президентами. Дональд Трамп и Владимир Путин встретятся в Хельсинки 16 июля.

В преддверии саммита журналисты из пула Белого дома задали Трампу вопрос, могут ли США признать Крым российским. Тот ответил что-то вроде "будем смотреть" ("We"re going to have to see"). Пресс-секретарь Белого дома Сэра Сандерс, однако, быстро дала развернутые пояснения к комментарию президента, заявив: Соединенные Штаты не признают российскую аннексию Крыма и не отменят санкции до тех пор, пока полуостров не будет возвращен Украине.

Политика тотального троллинга

Политолог Александр Морозов , оценивая состояние Кремля перед встречей Путина с Трампом, называет его нервным:

– Есть напряжение из-за чемпионата мира по футболу, были большие волнения, как он пройдет. Готовится встреча с Трампом, и ее повестка непростая, не факт, что встреча получится такой, как хотелось бы Кремлю. Весь большой пакет претензий к России со стороны Запада никуда не делся, несмотря на какие-то кажущиеся улучшения или открывающиеся возможности. Существует ОБСЕ, ПАСЕ, решение Конгресса США о санкциях в отношении отдельных лиц и компаний и так далее. Мне кажется, Кремль прекрасно понимает ситуацию, но перед ним стоит задача добиться какого-то дипломатического прорыва, для этого используется любая возможность. Но при этом сам Кремль понимает, что эти усилия почти не дают результата, и он не будет снижать риторику, в том числе связанную с "русофобией", с обвинениями в адрес политического руководства западных стран. Эти два процесса между собой не связаны. Кремль, конечно, не оставит попыток пробивать брешь в публичной дипломатии, показывая собственной аудитории, что на Западе есть силы, которые выступают "за нас", – ​это любимая фраза Кремля. То, что делает Кремль, можно назвать политикой тотального троллинга в отношении Запада: это включает и хакерские атаки, действия Russia Today, работу с ультраправыми, ультралевыми депутатами в Европарламенте, парламентах европейских стран. Это широкая панорама тотального троллинга Запада.

Кремль действует во многих вопросах крайне грязно

При этом, когда Кремлю кажется, что происходят какие-то дипломатические прорывы или изменения в его пользу, – ​появляются публикации, что санкции скоро отменят или что может быть сделка, – то вскоре всплывают неразрешимые проблемы, которые никуда не деваются: аннексия Крыма, суд по "Боингу" будет. В течение года шла медийная волна по поводу допинга, чрезвычайно болезненная для России. В силу того, что Кремль действует во многих вопросах крайне грязно, у него очень грубая, гопническая политика, ясно, что вскоре вспыхнет какой-нибудь новый скандал подобного рода – это связано со стилистикой самого Кремля. Хорошо, что выжили Скрипали, и эта вся история не настолько ужасная, как дело Литвиненко. Но дальше надо опасаться какого-то нового эпизода, потому что структура действий Кремля устроена нетривиально. Мы считаем, что есть конкретное политическое решение, и оно проводится в жизнь. Но слово "Кремль" – это какое-то представление о действии по принципу роя. Это своего рода партизанские отряды, которые действуют на враждебной территории Запада. Они действуют часто самостоятельно, координируются неизвестно как, действия их иногда наносят несвоевременный удар по самому Кремлю.

У Путина Пригожин – самостоятельный партизан

Мы часто думаем: как это может быть? Допустим, готовится встреча, которая должна привести к важным экономическим решениям, и вдруг вскрывается безобразие типа подготовки переворота в Черногории. Когда на это смотришь, то понимаешь, что внутри Кремля существует масса каких-то мелких партизанских субъектов, которые действуют в значительной мере самостоятельно. Путин об этом несколько раз прямо говорил. Его спрашивали: это ваши действия? Он отвечал: нет, Пригожин – это не мы, это не государство, у человека бизнес такой. (Речь идет о бизнесмене Евгении Пригожине, входящем, как считают, в круг Путина. Его компанию обвинили во вмешательстве в американские выборы. Путин позже сказал в интервью: "Я знаю такого человека, но он не числится в моих друзьях... Есть такой бизнесмен... Он не государственный чиновник, мы не имеем к нему никакого отношения". – ​Прим. ) То есть у Путина Пригожин – самостоятельный партизан. Недавно Пригожин объявил набор на новый сайт, который целиком посвящен негативной информации о жизни в США. С одной стороны, [Кремлю] надо бы улаживать отношения с Трампом, а с другой стороны – создается такой сайт, который несомненно будет оказывать влияние. Этот странный рой никуда не девается, он у Путина все время присутствует в разных направлениях, от каких-то военизированных отрядов до медийных действий.

"Северный поток" – важная вещь

– Она имеет экономическое объяснение. Кремлю, конечно, кое-что надо от Запада. Первое – поддерживать определенное экономическое взаимодействие. "Северный поток" – важная вещь. Любые ограничения на экспорт вооружений довольно чувствительны для Кремля. Он здесь борется любыми способами – коррупцией, лоббизмом, политическими мерами, чтобы сохранить возможность экономического взаимодействия. Действует довольно гибко, создав гигантскую машину обхода санкций, переводя авуары из опасных районов в менее опасные и так далее. И другая сторона, которую Кремль хотел бы от Запада (это много обсуждали, но никто не может ответить, какую форму это должно принять), – чтобы, как Путин говорит, выросший политический мировой вес России каким-то образом был признан в структуре международных организаций, на международной арене. Не совсем понятно, в какой форме это может быть выражено, но Кремль на этом настаивает. Он недоволен своим положением в международных структурах, отказывается платить взносы в ряд европейских организаций, презрительно относится к крупным международным форумам, к Давосу, к встрече в формате "Большой семерки", считая, что эти консультации ничего не значат. Кремль делает ставку на двусторонние отношения. Тем не менее, Кремль требует признания той формы суверенитета, которую Путин проповедует как присущую России и важную для России. При этом Кремль выставил на передний план людей, что они не признают устоявшийся язык и стилистику международной дипломатии, выступающих с позиции, которая далеко превышает наглость представителей Советского Союза в дипломатии. Одновременно Россия хочет, чтобы она была признана в качестве не просто партнера внутри международных структур, а в качестве значимой фигуры.

Крым в кармане

Надо сказать, что у Путина плохая ситуация в целом, – проблема во многом в том, что у него Крым в кармане. Очевидный каркас встречи с Трампом заключается в том, что Путин уже взял свое до начала торга, и это свое – Крым. Крым у него является тяжелым кирпичом в кармане во время любых дальнейших переговоров, потому что он оказывается в положении, когда в любых переговорах он должен продолжать платить за взятый Крым. Никто не знает, сколько этот Крым стоит, но очевидно, что его цена может быть очень высока. И апрельские санкции США показали, что если, допустим, Соединенные Штаты решат проводить политику давления последовательного, то три-четыре таких удара, как апрельские удары по российским компаниям, создадут тяжелые, очень тяжелые проблемы для Путина. В этом смысле слова у него плохая ситуация.

Александр Олегович Морозов родился 1 января 1959 г. в Москве. В 1976 г. поступил на факультет журналистики МГУ. В 1981-1985 гг. учился на вечернем отделении философского факультета МГУ. С 1976 г. - внештатный корреспондент «Комсомольской правды». В 1977 г. - корреспондент журнала «Культурно-просветительная работа». В 1978-1989 гг. работал в «Пионерской правде», «Учительской газете», журнале «Клуб и художественная самодеятельность», в Издательстве Московского Университета. 1988-1990 гг. - главный редактор самиздатского журнала «Параграф».

В 1989-90 гг. возглавлял Службу ежедневных новостей (СЕН) при М-БИО, одновременно являвшуюся московским представительством газеты Народного фронта Латвии «Атмода». В 1989-90 гг. был членом редколлегии газеты «Панорама». 1995-1996 гг. - редактор православного информационного агентства «Метафразис». 1996-2000 гг. - автор серии статей о государственно-церковных отношениях в «НГ-религиях». В 2000-2001 г. работал в Главном управлении внутренней политики Администрации Президента РФ. В 2000-2001 гг. - сотрудник Фонда эффективной политики.

Соучредитель Гильдии религиозной журналистики (2000 г.), редактор Информационного Агентства Русской Православной Церкви (телепрограмм «Ортодокс», «Канон»), ответственный секретарь газеты Издательского отдела Московского Патриархата «Церковный вестник» (2001-2003), обозреватель интернет-портала «Религия и СМИ» (2003). Руководитель информационной службы Гильдии религиозных журналистов. Соучредитель и исполнительный директор центра «Новая политика». В 2010-2011 гг. постоянный автор OpenSpace.ru, «Русского журнала». Искренний сторонник наступления светлых времен. В настоящее время шеф-редактор «Русского журнала».

..

..

Александр Олегович МОРОЗОВ: интервью

Александр Олегович МОРОЗОВ (род. 1959) - журналист, политолог: | | | | .

ОШИБКИ И ВОЙНЫ, СУДЬБЫ И ТЕКСТЫ ЦЕРКОВНЫХ СМИ

Готовясь к встрече с Александром Морозовым - директором центра медиаисследований УНИК, я настраивалась на самую жесткую критику современных православных СМИ. Потому что Морозов умеет критиковать публично и жестко, а уж имея за плечами много лет работы в церковной журналистике, камня на камне не оставит. Однако, придя за критикой, я ушла с целостной картиной, да, очень личной и в чем-то субъективной, всего процесса развития церковной журналистики последних 20 лет.

Церковные девяностые

Александр, когда для вас начинаются церковные журналистские девяностые?
- Для меня церковная журналистика началась довольно поздно - в 1995 году, когда я встретился после пятилетнего перерыва с Сергеем Чапниным. Мы были с ним знакомы в конце 80-х, когда я с друзьями издавал самиздатский журнал «Параграф», а Сережа тогда только что вернулся из армии и с большой энергией бросился в московскую жизнь. В начале 90-х он восстанавливал храм в Клину.

В 1995 году мы встретились и он сказал мне, что есть идея сделать независимое информационное агентство религиозных новостей. Концепция заключалась в том, чтобы это было не «синодальное» (т.е. официальное агентство), но православное, разумеется. А в это время ведь еще почти ничего не было. «Радонеж» стартовал в 1995 году весной, как я помню. «Благовест-инфо» — тоже, по-моему, в 1995 г. Были кое-какие епархиальные газеты. Официальные новости ОВЦС. Ну, и Сенин с Душеновым. Влад Томачинский, тогда еще мирянин, делал приходскую газету «Татьянин день» у о.Максима. Помню, что она тогда выглядела практически как самиздат 80-х гг., выпущенный на ротаторе.

- Идея «Метафразиса» принадлежала Сергею Чапнину?
- Нет. С ней к нам пришел Илья Кувакин. Московский мир очень тесен. Иногда - парадоксально тесен. Илья работал в агентстве «Постфактум» редактором. У Глеба Павловского. Кувакин там стал делать линии «религиозные новости». Но только он начал, как «Постфактум» потерпел какое-то финансовое фиаско и развалился. Кувакин, как я помню, обратился к своему университетскому другу - Олегу Солодухину (ныне вице-президент компании КРОСС). И они вместе нашли финансирование. Как все в 90-е гг., в эпоху раннего капитализма, финансирование было каким-то «левым». Инвестор соглашался делать агентство религиозных новостей, если мы одновременно наладим выпуск отраслевого бюллетеня про алмазную промышленность.

Короче, мы с большой энергией и самоотдачей взялись за это дело. Проект получался. Была уже большая подписка из епархий, из зарубежных наших приходов и из Поместных Церквей. Мы делали английскую версию. Возникла сеть корреспондентов в регионах.

- Почему «Метафразис» закрылся, если это было такое сильное агентство?
- «Метафразис» ровно через год умер по причине того, что финансирование было потеряно. Видимо, алмазы кончились. Сережа пытался найти финансирование, но это не получалось. Я ушел от этих дел, а Чапнин несколько позже нашел финансирование. Но стал делать уже новый ресурс - «Соборность», и делал этот ресурс до 2000 года. Так, и архиерейский собор 2000 года он встретил в качестве главного редактора «Соборности».

- «Соборность» - осталась в широком общественном сознании не просто как независимое, а как достаточно оппозиционное издание. Это действительно так?
- За «Соборностью» я следил в полглаза. Ее нельзя рассматривать как оппозиционное издание, потому что тогда встает вопрос - в оппозиции чему она могла быть?

Да, «Соборность» пробовала очень сложный ход. Можно ли в церковном издании обсуждать конфликт? Понятно, что Чапнин не ставил себе цель раздувать конфликты. Просто это был такой важный проблемный вопрос. Вот есть конфликт. И он даже уже вылился в светскую прессу. Можно ли о нем говорить в церковной? И как при этом сохранить и лояльность священноначалию, и «блаженны миротворцы», и в то же время не сидеть - ну, совсем уже набравши в рот воды, как будто вообще ничего не происходит. «Соборность» освещала и конфликт в Петербуржской духовной семинарии-академии у владыки Константина, и ситуацию с епископом Никоном в Екатеринбурге. Я думаю, это был нервный, но важный опыт…

Наверное, в Чистом переулке такие попытки иной раз воспринимались болезненно. Ну а теперь, когда тут у всех блоги, ЖЖ, сети, это уже совершенно не кажется чем-то очень смелым.

- В начале двухтысячных вы пришли работать в «Московский церковный вестник»…
- Да, в 2001 году мне позвонил Чапнин и сказал, что Святейший Патриарх благословил делать «Церковный вестник». Я порадовался этому обстоятельству, потому что Сергей пять лет работал с большой энергией, была читательская аудитория и у Метафразиса, и у Соборности. Был найден свой стиль, свой способ подачи информации — вполне церковно, и в то же время современно.

В конечном итоге, как я понимаю, Святейший просто спросил: «А вот эти люди, которые все это делают, они вообще наши?» - «Да, наши» - «А почему же тогда они не делают это прямо у нас?»

Переделывать «Церковный вестник» было заведомо задачей неблагодарной, потому что это было официальное церковное издание, и те ограничения, которые были изначально, перешагнуть было невозможно. Но тем и интереснее было создать ему другое лицо. Мы это сделали.

- Итак, вы начинаете работать в Издательском совете Русской Православной Церкви…
- Издательский совет имел большую и очень интересную историю. В конце советской власти при владыке Питириме там работало, по-моему, около трехсот штатных сотрудников - мощнейший центр православной культуры. Потом был владыка Тихон, а, когда мы пришли, руководителем был протоиерей Владимир Силовьев, несомненно, очень деликатный и спокойный человек. Он занял очень правильную позицию по отношению к нам, лучшую из возможных: вы - церковные люди, вы знаете, что делаете, я не буду вмешиваться, делайте свое дело, ну а будет роковая ошибка - виноваты сами.

Газету было делать трудно. Не думаю, что это сейчас - в начале десятых годов легко.

- Почему трудно?
- Главным образом, из-за того, что круг квалифицированных и хорошо пишущих церковных авторов очень мал. Проблема еще и в том, что много неплохо пишущих людей после воцерковления, резко как бы «мрачнели». И начинала стилистически заворачивать даже не в архаику - архаика могла бы быть даже чем-то стильным, а в какой-то казенный язык. Можно сказать, какой-то полусоветский. И пробиться сквозь этот благочестивый бубнеж было совершенно невозможно. Понятно, что он уместен на уровне приходской газеты для пенсионеров. 14 кеглем, чтобы без очков было видно. Но мы все-таки хотели, чтобы официальная газета Московской Патриархии имела другое лицо.

- Что вообще происходило в области православной журналистики?
- Ситуация ведь быстро менялась. 90-е - это же были годы еще хозяйственного восстановления. Настоятели, епископат еще сидели в полной разрухе, все были заняты восстановлением храмов. Создать воскресную школу было проблемой. Газету епархия была в состоянии делать ну в лучшем случае на уровне заводской многотиражки. Поэтому какие-то следы профессиональных усилий сразу бросались в глаза, и изданий было меньше десятка на всю страну.

Помню, что группа профессиональных журналистов делала «Православную Сибирь» (кажется, в Новосибирске или Омске?). Даже просто небольшое повышение уровня полиграфии воспринималось как достижение. В эти же годы, в самом конце девяностых, были заметны усилия газеты «Татьянин день«. Там все время происходила какая-то жизнь, собиралась молодая редколлегия, были интересные идеи. «Радонеж» - хотя они с нами все время воевали - профессионально делался по тем временам неплохо. Там было разнообразие тем, круглые столы, полемические материалы.

«Фома» в те времена был, конечно, не такой, как сегодня, гораздо более слабым. Но при этом в нем уже тогда была заметна его концепция - это мирянский журнал. Это очень правильный был замысел. Линия включения разных мирян, которые, может, и не живут очень интенсивно церковной жизнью, но при этом они - чада Церкви и занимаются чем-то важным, и их позиции интересны. Это была хорошая идея, которая в дальнейшем получила продолжение, так что в результате «Фома» стал заслуженно очень заметным проектом.

Девяностые годы существенно отличались от нулевых. В то время гораздо большим весом обладала радикальная пресса - «Русский вестник», «Русь православная». В 1995 году скончался митрополит Иоанн (Снычев), но некоторое угасающее сияние этой петербургской ультраконсервативной группы сохранялось. Конец девяностых - это и тяжелая полемика вокруг канонизации царской семьи.

Тогда через «Русь православную» и через «Русский вестник» пошла лавина волнующих соображений о канонизации князя Сергея Александровича, о канонизации Распутина. Помню, где-то была статья о святости Чапаева и т.д. Одновременно с этими двумя изданиями заметен был и журнал «Русский дом», который очень широко распространялся. В нем тоже было много фантазий и разного рода «поисков».

Все это было очень занятным и интересным фоном. Конечно, в нулевые это все улеглось в значительной степени, т.к. в жизнь вошли какие-то новые церковные поколения.

- Тогда же возникает «НГ-религия»…
- Да, «НГ-религия» была очень ярким проектом при Максе Шевченко. Максим очень качественно создавал ситуацию полемики, и у него все было очень правильно построено: сталкивались мнения разных сторон - не только православных, но и ислама, и протестантизма. Макс Шевченко был прекрасным главным редактором «НГ-религии», потому что он испытывал реальный, живой интерес к религиозной тематике и религиозной жизни. В отличие от следующего редактора Марка Смирнова, человека интересной биографии, но, как мне кажется, прочно утратившего всякий интерес к религиозной жизни вообще, отчего его издание было на уровне какой-то безадресной энциклопедии.

В 90-е годы - да и в нулевые - если говорить о православной журналистике, нельзя не говорить об Андрее Писареве. В начале 90-х он из редакции литературно-художественных программ ОРТ перешел в непосредственно церковную тематику. И он создал целые новые форматы, ранее не существовавшие. И православное ток-шоу, и православный телекалендарь, и репортажную программу, и прямые трансляции с Пасхальных и Рождественских патриарших богослужений. Сейчас это многие забыли, но ведь на пике, я помню, он организовал показ Рождественского богослужения с прямыми включениями спецкорреспондентов из кафедральных соборов нескольких стран СНГ.

В 2000 году он вместе с Владимиром Желонкиным пришел руководить каналом «Московия», тогда в эфир канала пришли Николай Державин и Дмитрий Менделеев, Ольга Любимова, Роман Толокнов, Глеб Пьяных, Екатерина Шергова - много всякого талантливого народа.

Образ православия

Тут я недавно в блоге у Ольшанского прочел что-то о Церкви … Ольшанский создает барочный образ православия - купола блестят, колокола звонят, губернатор поехал в коляске на водопой, пчелки жужжат, мило все так… Этот барочный образ Розанов прекрасно видел и точно оценивал: с одной стороны пчелки жужжат, колокола звонят, с в другой стороны, поп пьет или матушку бьет…

Сейчас, на Ваш взгляд, барочный образ православия победил в современной православной церковной журналистике?
- Нет, я так не думаю.

Можно так сказать: в девяностые годы было два образа православия. Один образ был своего рода патриотически-барочный, такое полукоммунистическое православие, которое было замешено на несколько мрачном пафосе - русском оружии, князьях и тому подобное. Это было первое поколение воцерковленных партийных активистов, и оно немного мрачновато смотрело и воспринимало жизнь. Это образ «Русского Дома».

Второй образ был образом раннего миссионерского православия, политически заточенного. Но оно было заточено не в сторону патриархального барочного ретро, а в сторону того, что сегодня надо вторгаться, бороться, вести битву. Кирилл Фролов ходил каждый день в новый поход - одна война, другая…

В нулевые годы появилась - во многом благодаря усилиям Лейгоды и Чапнина - как лидеров своих редакций - такая «персоналистическая» православная журналистика.. Очень многие люди заговорили о себе в контексте веры.

Вчера я прочел интервью с доктором Лизой Глинкой и подумал, как же она хорошо говорит, как просто. Ей не нужно говорить какие-то специальные слова лояльности в отношении к Церкви. Она просто живет и руководствуется верой, и видно, что для нее это не только что обретенная и необжитая вера, а уже спокойный, зрелый опыт. Опыт со своим языком. Ты читаешь и видишь, что вера - обжита, но при этом она остается постоянно проблемной. А иначе это и быть не может.

Потому что «церковный триумфализм» - он если и уместен, то только на уровне «социальных коллективов», при военном воодушевлении дружин и засадных полков. А на уровне одной души, обращенной к Богу, вера - это всегда вопрос, а не ответ. Вопрошание, а не триумфалистское утверждение. Вера всегда проблематизирует жизненную ситуацию. И очень хорошо, что появляются разные люди, которые говорят о своем религиозном опыте.

Так что я не думаю, что барочность возобладала в православной журналистике. Проблема, пожалуй, в другом. В том, что апологетика остается слабой, мало авторов. И мы все ждем, ждем, что какие-то новые поколения выйдут из Тихоновского института, из Лавры. С уже более глубокой культурной базой. А остается один о. Андрей Кураев. Слишком уже долго.

- Вы были организатором и руководителем Гильдии религиозной журналистики.
- Да, был такой, ныне забытый, и в общем-то, совершенно незначительный проект. Дело в том, что в тот момент создавался кремлевский проект «Медиа-союз» как альтернатива союзу журналистов. В силу того, что в то время я приятельствовал с Сашей Щипковым - религиозным диссидентом и внештатным корреспондентом какого-то западного агентства. Мы оба были авторами «НГ-религии», и участвовали в подготовке первой конференции «Медиа-союза». Тогда возникла идея создать секцию религиозной журналистики, и мы ее создали. Надо заметить, что за год она ничего не сделала. Единственным ее результатом было то, что тогда удалось быстро получить федеральные гранты. Но это было и благодаря тому, что был создан портал «Религия и СМИ» и тому, что мы все работали в «Медиа-союзе».

Думаю, что в 2004 году «Религия и СМИ» представляла большой интерес, там было много чего любопытного. И я, и Кырлежев по полгода там были обозревателями.

Крах экспертной журналистики

Правильно ли говорить о феномене православной журналистики или это просто частный вариант религиозной журналистики в целом?
- Ну, ответ на этот вопрос зависит от того, кто его задает. «Религиозная журналистика» - это нечто, существующее как «рубрика», скажем, для Федерального агентства по СМИ. То есть некая совокупность изданий конфессий. Но, конечно, для самих конфессий вряд ли эта рубрика представляет какую-то ценность. Эта идентичность ничего не значит. Ну, разве что ООН соберет какой-нибудь однодневный конгресс главных редакторов газет всех конфессий. Но это же будет проходить по разделу «народная дипломатия», «миротворчество», «за мир, против насилия и всеобщей бедности».

Что происходит с религиозной тематикой в светской печати, на ваш взгляд? Вы об этом интересно писали в середине нулевых. Что изменилось с тех пор?
- Я бы сказал, что сегодняшняя журналистика о религии пребывает просто в несопоставимом кризисе по сравнению, например, с шевченковской «НГ-религией». Экспертной журналистики просто нет. Пришло какое-то новое молодое поколение религиоведов. Они пишут какие-то изысканные тексты на тему «Бэтмен как религиозный тип». Но уже никто не может написать внятной статьи о возможных кандидатах на папский престол после ухода Ратцингера. Наверное, старик Кырлежев еще может.

На «Русском журнале» временами публикуются тексты о религии, которые в конце 90- просто никто бы не стал публиковать, потому что это «просто бред». Европейские или американские значимые общественные дискуссии с религиозным контекстом уже никто не обозревает.

Но с другой стороны, молодых религиоведов можно понять. Они уходят в cultural studies, там можно вписаться со своими исследованиями в зарубежную академическую среду. И бежать отсюда. Поскольку тут, возможно, больше никому и не надо знать, кто из итальянских кардиналов может стать преемником и как американская социология изучает позицию религиозных сообществ на выборах Обамы.

Проблема в подчеркнутой внеконфессиональности религиоведения, мол, можно быть качественными религиоведами, только если для себя всякую религиозность мы выносим за скобки?
- Мне кажется, что дело тут в другом совсем. Что занимает молодого религиоведа Костылева, например? Его занимает не реальная проблематика, не вера в сегодняшнем мире, а надуманные схоластические проблемы границ религиоведения, и вся его энергия уходит на эту ерунду. А замечательный Ивар Максутов выбрал для себя вполне модную постмодернистскую тематику трактовки кинообразов. Да, безусловно, эта проблематика есть, но она годится, чтобы иногда писать статьи на OpenSpace, в «Пушкин» или в «Афишу». А сделать на этом экспертный портал о религии в современном мире невозможно.

Вот возьмите вдруг пошедший процесс родосских совещаний, подготовку Всеправославного собора. Я уже не понимаю, а может ли кто-нибудь из светской аудитории внятно и квалифицированно в СМИ описать, в чем там дело. И это при том, что речь идет о мейнстриме, о важнейшем событии, которое имеет проекцию и в общественную, и в государственную жизнь. А что происходит с англиканами? Да это вообще никто уже не сможет описать релевантно. Десятистрочные шокирующие новостные сообщения. Переводы из тамошних агентств. Поскольку все вырвано из контекста, то у читателя просто волосы дыбом встают и все.

- Есть ли перспективы развития?
- Россия - очень маленькая страна, и в ней всего мало. Она очень большая, конечно, и раскинулась очень широко, но на каждый «отдел жизни» находится всего несколько вменяемых человек. Каждого следующего найти (вырастить, выточить) очень трудно.

Какие могут перспективы развития, если на эту целую небольшую страну (в пять раз по населению меньше Индии) есть всего один высококвалифицированный журналист, пишущий по-английски, православный, хорошо знающий тему - Андрей Золотов (РИАН).

Есть два с половиной «профессора богословия», которых без риска полностью опозориться можно отправить на совместные дебаты с католическими богословами в Италию…

И есть один апологет - диакон Андрей Кураев. Легойда, Чапнин и далее - все по одному.

Вы писали о том, что медиа создают заведомо искажающее пространство для религиозной тематики: медиа требуют от Церкви общественной позиции, моральных оценок, но когда она их произносит…
- Да, тут есть проблема. И она не смягчилась за два десятилетия. СМИ ждут от Святейшего Патриарха моральной оценки, и он ее дает. Но эта оценка звучит очень слабо. Если, условно говоря, выйти и сказать, что лесные пожары посылаются нам за грехи наши, то определенная часть верующих и так это понимает, а у остальных это вызовет только хохот.

Как ни крути, Церковь находится в положении реагирующего. Оскорбили - отвечаем. Скажем, зарылись в Пензе какие-то безумцы в подземелье, и тогда мы стали говорить о том, что последние дни хотя и наступят, но не таким образом.

Сейчас система светских СМИ уже так устроена, что она никогда не создаст для религиозной оценки такого коридора, в котором бы звучание было адекватным. Как ни крути, выходя на какую-то площадку светской журналистики, церковный человек невольно занимает не этическую, а идеологическую позицию.

Я думаю, что Патриарх Кирилл все это прекрасно понимает, но проблема в том, что очень трудно подготовить такое количество людей, которые могли бы не отвечать, а первыми ставить проблему, первыми озадачивать общество. Зачастую претензия к церковным журналистам в том, что Церковь реагирует по государственной повестке. Объявили борьбу с коррупцией, тогда и мы начинаем говорить про коррупцию.

А происходит ли в целом падение интереса к теме религии? По степени воздействия «НГ-религии» были сенсационными, сейчас вряд ли можно увидеть такой интерес к какому-либо изданию о религии - светскому ли, православному…
- Есть две связанные причины. Первая причина заключена в некой уникальности людей и позиций. Никто за эти годы не захотел, как Макс Шевченко, сделать религиозную тематику нервной. Его реально интересовали эти причудливые концепции, которые возникают у верующих людей, его интересовало то, что сегодняшние концепции прошиты глубоко в истории. Они не сегодня появились, а были и раньше, они ставились на Вселенских соборах.

Макса обвиняли в исламофилии. Его отношение определялось тем, что он видел в исламе так называемую горячую религию. Но ведь это так и есть.

Второй существенный момент - это путинизм: в нулевые годы на такую дискуссию уже не было запроса. В начале нулевых власть выстроила отношения с Патриархией, и пришлось работать по повестке дня. А по «повестке дня» уже не предполагалось дебатировать, кто такие салафиты, как там живут адвентисты на Оке.

Как вы считаете, в каком направлении должна сегодня развиваться информационная политика Церкви? Что нужно делать, над чем работать, чего не делать?
- Рассказ о вере убедителен через личность. Через образ человека, действующего в мире. Через историю его воцерковления, через историю его каких-то испытаний, его собственных сомнений, через то, как он для себя проблематизирует свой жизненный опыт с этим связанный. Это в значительной степени и является перспективным, потому что это дает возможность другим людям соотнести свою жизнь с этим жизненным опытом.

Это одна сторона вопроса. А другая заключена в том, чтобы готовить хорошо пишущих церковных историков, которые умели бы ясно и просто объяснять нагруженные большим контекстом юрисдикционные конфликты и т.п.

А самое главное в том, что православные должны потихоньку преодолевать «оборонческо-триумфалистскую стилистику». Тяжело читать: то мы всех победили, то - наоборот - нас всех гнобят, мы тут одни. Раз уж наши недоброжелатели доставляют нам столько неприятностей, то все-таки из покаянного сознания исходя, нам это за какие-то грехи посылается. И там, где единство нарушено, нет смысла сегодня невоздержанно ликовать, завтра - скорбеть.

Потому что там, где единство не сохранено, там ведь легкого пути назад нет.

- Александр, спасибо Вам большое!

Александр Олегович МОРОЗОВ: цитаты

Александр Олегович МОРОЗОВ (род. 1959) - журналист, политолог: | | | | .

***
...православие является чем-то настолько универсальным, что способно вместить самый разнообразный человеческий опыт. Но оно дает и возможность человеку понять свой жизненный опыт с такой силой откровенности и цельности, что с этим мало, что может сравниться.

***

***

***

***

***
Государство может запретить партию, распустить профсоюз. Но не может распустить РПЦ.

***
нужно помнить о том, что для тех, кто верит - в последнюю минуту истории - уже не будет ни государства, ни бизнеса, ни наций, ни футбольных команд, ни социальных иерархий, ни Газпрома с Норникелем, а будет только «церковный народ», т.е. Церковь, предстоящая Господу. И в этой перспективе вопрос о спасении стоит для каждой отдельной души. Вопрос о спасении целыми организациями, профкомами или воинскими частями, похоже, в Евангелии не ставился.

Александр Олегович МОРОЗОВ: статьи

Александр Олегович МОРОЗОВ (род. 1959) - журналист, политолог: | | | | .

СПОРЫ О ЦЕРКВИ, КОТОРЫЕ НИКОГДА НЕ УТИХНУТ

Нынешний ажиотаж вокруг Православной Церкви, с одной стороны, привлекает к ней много внимания, с другой - оставляет в тени вопросы, требующие не менее оживленного обсуждения. Есть люди, которые болезненно не любят Русскую Православную Церковь. Это носит характер фобии. Полное отрицание всего вообще. Скажешь: «Ну, а вот ведь сколько людей в храмах». Ответ будет: «Все притворяются, лицемеры». Ну и, «каждое лыко в с строку». И с государством сливается, и попы обогащаются и т.д. и т.п.

Под этим, как правило, лежит высокий моральный запрос. Человеку весь мир кажется аморальным, лежащим во зле, а применительно к Церкви он ждал бы, что она будет носителем абсолютной моральной чистоты. А этого он не видит. Причем не видит настолько, что даже если апеллировать к простому. Спросишь: ну, согласитесь, везде есть хорошие и плохие люди, есть же они и в Церкви? Ответ будет, скорее всего, таким: да нет там хороших людей, туда хороший человек вообще не пойдет.

Но - это фобия. А есть идейные противники. Сегодня их в России две большие группы. Во-первых, последовательные марксисты. Достаточно, заглянуть в блог Дарьи Митиной, в прошлом депутата Госдумы от КПРФ, а сейчас активистки «Левого фронта», и вы увидите, что есть еще настоящие бойцы. Она беспощадно клеймит Зюганова за «шашни с боженькой». Настоящему левому положено быть атеистом, потому что религия - это, как ни крути, а «опиум», репрессивная инстанция. Молодые марксисты уличают КПРФ в том, что это уже «национал-патриотическая партия», а вовсе не левая. Ну, а национал-патриотизм - это, конечно, дружба с Церковью.

Вторая группа - ученые-атеисты. Это ученые-естественники, которые, как и Лаплас, «не нуждаются в гипотезе в существовании Бога». Таких немало. Они, как правило, занимаются своими делами и не влезают в дела Церкви вообще, но активно сопротивляются только в вопросах образования - против ОПК и против теологии как науки.

Но есть и более сложные фигуры, как, например, профессор МГУ, философ Валерий Кувакин, который возглавляет атеистическое движение и журнал «Здравый смысл». В одной из радиопередач он дал понять, что атеизм - это поиск, проблема. Это - «стояние на ветру». Он как бы восклицает: убедите меня! Я готов убеждаться. Но вот пока, правда, ничего убедительного нет. Он много читал - и Бердяева, и Булгакова, и Фому Аквинского, и Павла Флоренского. Но - не убедился…

Религия парадокса

Сколько в России православных? Никто не знает точно. Но очень много. Вероятно, не менее 80 миллионов человек крещены в Русской Православной Церкви Московского Патриархата. Совершенно бесперспективны попытки некоторых социологов установить, кто из них верит «правильно», «как надо». Если пытаться точно установить - как надо в полном объеме - то получится, что только человек окончивший Духовную Академию годится в верующие. Но поскольку человек, открывший сердце Богу, находится «всегда в пути» и дух божий почиет, там, где хочет, то религиозная жизнь наполнена, как ей и положено, разнообразными парадоксами.

Например, Диомид окончил Академию и даже епископ, а вот на тебе - взял и проклял покойного Патриарха Алексия и объявил его место вакантным. Или живет себе какой-нибудь тихий бомж под лестницей, а это, может быть, Алексий - человек Божий. И быть ему впоследствии почитаемым до конца времен святым.

Иногда ищущий ум впадает в растерянность: да вот же они там верят, будучи такими разными? И как так происходит, что и разбойник, сидящий в тюрьме, верит. И медсестра в полевом госпитале. И хирург, который каждый день видит смерть под ножом. И десантник, обязанный стрелять на поражение, не задумываясь… Как так получается, что на воскресной службе стоят молятся и пацифист, и офицер, и ярый националист, и космополит…

Здесь нет смысла рассказывать об основах веры. Ясно только, что православие является чем-то настолько универсальным, что способно вместить самый разнообразный человеческий опыт. Но оно дает и возможность человеку понять свой жизненный опыт с такой силой откровенности и цельности, что с этим мало, что может сравниться.

То, во что верят христиане, остается столь же непонятным, загадочным и иррациональным, как две тысячи лет назад. Святые, подвижники веры, богословы, духовные писатели, - все они оставили после себя тысячи томов. Эти слова, безусловно, помогают верующему ориентироваться в мире, но все равно каждый сам стоит один на один с Откровением, примеривая себя, свой жизненный путь, свое будущее к тому, что сказано в Евангелии.

Есть известное высказывание: «В окопах нет атеистов». С точки зрения марксиста, оно означает то, что страх рождает веру. Это, конечно, не так. Потому что в окопах верят и бесстрашные. Смысл этой фразы заключен в том, что в условиях риска и испытаний, человек острее осознает ограниченность рационального. За пределами рационального понимания остается огромный океан чего-то иного.

Но и без всякой войны, для христианина жизнь полна бесконечного внутреннего спора. Парадокс заключен в том, что уверовавший человек, еще более остро и проблемно воспринимает мир, чем безбожник. Русские это хорошо знают, потому что об этом писали Достоевский и Лесков. Иными словами, вера - беспокойное дело для человека.

80% душ, живущих в государстве

Еще более беспокойная вещь - столкновение государства и церкви. Школа не избавлена от необходимости прививать патриотизм, и в учебнике есть много примеров символического единодушия священства и князей. Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского, патриарх Гермоген оказался главой нации в отсутствии законного государя и принуждаем поляками к капитуляции, отказался и был умерщвлен.

Между тем, в XV-XVIII столетиях борьба между Царством и Священством была такой же драматичной, как и в средневековой Европе. Кончилась эта жесточайшая схватка, как известно, тем, что Петр I отменил патриаршество вообще, обезглавил Церковь, а верхушку епископата подчинил своему приближенному чиновнику. Эта должность обер-прокурора Синода продержалась до 1917 года. А тут для Церкви настали времена еще более тяжкие, чем в синодальный период.

Хотя между двумя революциями удалось провести собор, на котором было восстановлено патриаршество, уже с 1918 года начались массовые расстрелы священников, а затем и вовсе был взят курс на искоренение религии, как предрассудка и анахронизма.

В чем причина? Почему даже Екатерина II, искренне любившая литургию или набожный Николай II ограничивали Церковь, а большевики до Второй мировой войны рассчитывали вообще от нее избавиться?

Ответ прост. Церковь - это огромный социальный организм. Церковь, как социальный фактор, присутствует везде, и хотя власть ее - это власть всего лишь над душами, ведь это 80% душ, живущих в государстве. И это делает епископат довольно серьезной политической силой.

И действительно без Церкви долгие столетия была невозможна и законная высшая власть. Церковь короновала, т.е. делала любой захват власти или смену династий - законной. Именно поэтому, кстати, многие монархисты в 1917 году не признали отречения императора Николая II от престола, считая, что он не мог по своей воле так распорядиться помазанием на царство, которое значило в те времена не меньше, чем наследование престола по отцу.

Гражданские власти никогда не забывали и о том, что высшие иерархи могут проклясть гражданского военного вождя или царя. И эта анафема могла бы оказаться для него роковой.

И в русской истории есть драматические эпизоды борьбы за власть между государством и церковью. Иван Грозный убил московского митрополита. Патриарх Никон хотел полностью подчинить себе царя Алексея Михайлович, но в результате проиграл и был отправлен в ссылку. Николай II отказался восстановить патриаршество, несмотря на просьбы епископата, который пытался добиться отмены решения Петра I. Ленин хотел полного уничтожения священства как класса, а Сталин - уже в годы войны и после - хотел держать церковь на коротком поводке.

В истории Русской Церкви ХХ века был момент, когда ее существование было под угрозой. Канонически для существования церкви необходимо наличие трех епископов. И дважды в ХХ веке ситуация складывалась так, что оставшиеся в живых епископы, боясь остаться числом меньше трех, начинали рукополагать втайне, в надежде на то, что подпольные епископы когда-нибудь смогут выйти на свет, и церковь будет сохранена.

В растерянности на Бутовском полигоне

Слово «секуляризация» в своем первоначальном смысле означало отъем церковных владений в пользу государства. Дележ церковных денег был во всех странах Европы в разные годы. В России между татарским игом и Петром I это было большой проблемой. Церковь богатела сама собой благодаря дарениям, завещаниям. Умиравший в одиночестве, без близких, всякий человек завещал свое имущество Церкви, дабы она молилась за него до Страшного суда. В результате Церковь накапливала такие колоссальные ресурсы, на которые не мог без зависти смотреть ни один монарх. Да и в самой церкви никогда не утихал спор, нужно ли имущество, спасаются ли монахи в богатых монастырях или их молитва пустая формальность.

Аскетические движения вспыхивали время от времени с требованием оставить все и уйти от мира, уйти в леса, на острова, как можно дальше, чтобы ничто не мешало готовиться ко второму пришествию Иисуса Христа. В этом порыве русские монахи освоили Соловки и Валаам.

Эта очистительная аскетическая воля встряхивала Церковь, но никогда не могла одержать окончательной победы. И на это были причины. Христос не велел уходить из мира совсем, а напротив - настаивал на универсальности своей проповеди о спасении, о преображении человека и мира. А это значит, что Церковь должна была оставаться в миру, чтобы продолжать повторять слова апостола: Я пришел, чтобы быть всем среди всех и чтобы спасти немногих.

Есть такая точка зрения, что русская церковь подверглась немыслимым гонениям в ХХ веке, потому что она сильно провинилась в XIX. Якобы в XIX веке церковники, принадлежа «правящему классу», попали вместе с аристократией и буржуазией под топор народного гнева. Конечно, эта «матрица» досталась нам из советских учебников и продолжает еще тихо угасать. Сегодня исследования историков показывают, в XIX столетии большая часть семей священников была крайне бедна, они находились на нижних этажах социальной иерархии. И если у крестьянства имелась какая-то ненависть к помещикам, то к священникам ее не было. Уничтожение священства было целенаправленной программой большевиков, которые ставили себе целью создание «нового человека».

Проект «заново созданного человека», как известно, потерпел поражение. И теперь новым поколениям трудно вместить в сознание, а зачем расстреляли десятки тысяч священников. Мы стоим сегодня в большой растерянности на Бутовском полигоне. Посмотрим, что скажут об этом наши дети, когда станут зрелыми людьми.

Церковь - это мы

Зачем Церковь? Нужна ли она? Можно ли обойтись без нее? А вдруг без нее будет лучше? Такие вопросы сегодня уже мало кто задает. Ответ, кажется, очевидным, а сам вопрос нелепым. Она есть, она неотменима. Собственно говоря, Церковь - это и есть мы. Люди крестят своих детей, отпевают близких, молятся о здравии и за упокой, паломничают. Является ли это просто обрядом, данью семейной традиции? Нет.

За последние двадцать лет миллионы людей, в том числе и совсем молодых вошли в церковную жизнь. Они знают, что Господь незримо вместе с ними на каждой Литургии, причастие связывает каждого из них с ним и между собой. Каждый из них знает, что сердце - это не просто насос с левой стороны груди, а некий орган понимания мира, данный человеку для того, чтобы вместить знание о немыслимом.

Ядро христианства сохраняется в Церкви неповрежденным - это универсалистская (для всего мира не исключающая никого и в то же время не дающая никому преференций) проповедь спасения через покаяние, через внутреннее обращение к Богу. Только молитвой и в надежде снискать благодать живет и охватывает мир это особое сознание. Как выяснилось, оно не стало архаичным и в эпоху коллайдера и расшифровки генома. Это сознание смиренное и в то же время остро вопрошающее, ищущее и одновременно уверенное в себе.

Может ли мир обойтись без Церкви? Наверное, может. Но это, скорее всего, будет уже не мир людей.

Воцерковление политики?

Россия по Конституции - светское государство. В православной среде есть много разных людей. Например, монархисты. Всерьез эти люди уповают, что однажды станет возможным Земский собор и избрание нового царя. Или вот, например, писатель Дмитрий Володихин считает, что Церковь должна как можно больше заниматься бизнесом, становиться мощным экономическим субъектом и, в конце концов, явить миру некую иную экономику, которая будет основана на духе любви и справедливости, а не алчности и обмане. Есть русские националисты, которые хотели бы, чтобы РПЦ стала политическим инструментом сегрегации, т.е. была использована в обоснование этнического превосходства славян над другими народами России. Есть люди, по духу близкие к пензенским затворникам. И много-много других.

И всем им - благо они крещены в православии - Церковь напоминает, что они должны взять свои фантазии за скобки, и читать Евангелие, молиться, совершать добрые дела и больше думать о своем собственном грехе. И меньше - об устройстве мира в соответствии с собственными общественными идеалами. «Не надо листовок и демонстраций. Надо молиться».

Существуют такие деятели, как например, ветеран православного общественного движения Валентин Лебедев (редактор журнала «Православная беседа»), которые давно лелеют мечту о возникновении в России христианской партии, примерно, как ХДП-ХДС в Германии. В таком случае, можно было бы говорить о «воцерковлении политики», т.е. о том, что политическая жизнь как бы напитывалась христианским пониманием мира. Но за почти двадцать постсоветских лет такой партии не появилось. Наверное, не случайно.

Как бы там ни было, в обозримом будущем Россия будет оставаться светским государством. При этом, как и сегодня, высшие гражданские власти будут рассматривать РПЦ как «уважаемого и самостоятельного партнера». Причем партнера - особого. Важно понимать, что и в правовом смысле - это партнер особый. Государство может запретить партию, распустить профсоюз. Но не может распустить РПЦ.

Но проникновение РПЦ в государство имеет определенные пределы. В России невозможно себе представить, чтобы иерарх РПЦ стал, например, главой государства, как это было, скажем, на Кипре в середине XX века.

Государство будет исходить из того, что Конституция защищает права и верующих разных конфессий, и атеистов. Конечно, защита эта всегда носит характер борьбы, напряжения, взаимного давления. По-другому и быть не может. Не только у нас, но и по всему миру религиозные общины в национальных государствах стремятся расширить свои полномочия, свое публичное присутствие. Мусульманские девушки во Франции требует разрешить им носить платки, атеисты требуют убрать католические распятия из школ, голландские интеллектуальные радикалы публикуют карикатуры на Мухаммеда. Католические общественные организации выводят несколько сот тысяч манифестантов против абортов и гомосексуальных браков в Испании и тем не менее испанское правительство принимает законы вопреки воле испанского епископата.

Все это есть и в сегодняшней России: споры об ОПК, о том, могут ли быть священники в армии, шокирующие акции современных художников, желающих «задеть чувства верующих» и вызвать скандал с большим резонансом, ответные действия православной молодежи.

Глядя на все эти схватки в России, Европе и Америке, чаще всего думаешь не о том, кто прав, а о том, как страшен фанатизм.

Ведь «либеральный фанатизм» видит в Церкви только духовную репрессивную инстанцию, а сообщество верующих считает душевнобольными людьми. С точки зрения либералов-догматиков, Церковь - это лишь социальная организация, которая стремится к могуществу, навязывает моральные ограничения, уродует сознание, подавляет творчество.

Не менее тягостен и религиозный фанатизм. Нет смысла подробно говорить о его удушающей атмосфере, о том, что он не признает никаких проявлений светской культуры, даже ее высоких достижений. Слова о том, что Церковь - это «малое стадо» и что Господь будет судить живых и мертвых тут понимаются как основа для того, чтобы самим судить уже сегодня, а себя самих мыслить какими-то уполномоченными Бога на земле.

Спасет ли Церковь Россию?

Будут строить храмы, рукополагать в священники. РПЦ будет много заниматься богословским образованием. В Центральной и Южной России будут преподавать основы православной культуры в средней школе - там, где против этого нет возражений родителей и учителей. Хотя этот предмет будет называться «духовно-нравственная культура». В некоторых лицеях будут преподавать просто «этику». Примерно, так и поступают в Германии. Родители вправе выбирать, что будут преподавать его ребенку - «этику» или «религию».

В 2008 году спор о том, можно присваивать научные звания за работы в таком предмете, как «теология» завершился победой академических кругов, которые против этого. Но в итоге будет найден компромисс, который и предлагает Министерство образования уже сегодня. Для теологов и ряда других специалистов найдется некий эквивалент статуса «доктор наук», но называться этот статус будет как-то иначе.

Будут ли священники в армии? Вряд ли это будет узаконено. Но то, что священники будут там, где этого хочет командир подразделения или в частях в условиях боевых действий - наверняка. Потому что у верующих есть права. Мы же видим американских капелланов в войсках, молитвы солдат и офицеров многих других армиях перед боевым заданием.

«Спасет ли Церковь Россию?» - спросил меня недавно один из друзей. Если отвечать на этот в социальной, бытовой плоскости, то вряд ли. Россию в иной ситуации могут спасти «армия и флот» - ее «единственные союзники», как любят нынче выражаться наши политические деятели. Но приравнивать Церковь к армии и флоту - не нужно.

Просто нужно помнить о том, что для тех, кто верит - в последнюю минуту истории - уже не будет ни государства, ни бизнеса, ни наций, ни футбольных команд, ни социальных иерархий, ни Газпрома с Норникелем, а будет только «церковный народ», т.е. Церковь, предстоящая Господу. И в этой перспективе вопрос о спасении стоит для каждой отдельной души. Вопрос о спасении целыми организациями, профкомами или воинскими частями, похоже, в Евангелии не ставился.