Работы ликвидации аварии чернобыльской аэс. Техника, участвовавшая в ликвидации последствий аварии на чаэс (20 фото)

«Партизаны» – солдаты запаса, участвовавшие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. На воротниках висят «накопители» ИД-11. Фотография из архива Александра Бабка

Сегодня HBO опубликует последний эпизод сериала «Чернобыль», самого рейтингового в истории по версии пользователей сервиса IMDb. «Белсат» посмотрел предыдущие серии вместе с белорусскими участниками ликвидации последствий аварии – и записал их комментарий к фильму.

В декабре 1985 года Сергей Шалькевич вернулся из армии – и через несколько месяцев получил повестку на учебные сборы, якобы на 25 суток. После явки на призывной пункт 21-летнего парня отправили в Чернобыльскую зону полгода работать водителем в роте химразведки.

На встречу с нами мужчина приходит с личным дозиметром, который ему удалось после окончания службы вывезти домой. Накопитель, похожий на небольшой брелок, устроен так, что о дозе облучения можно узнать лишь вставив его в специальное считывающее устройство. Практически никто из ликвидаторов не знал, какому облучению он подвергался.

Сергей Шалькевич демонстрирует индивидуальный дозиметр, который носили на себе cолдаты в Чернобыльской зоне во время ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Фото – Денис Дзюба / «Белсат»

Профессор физики Георгий Лепин, добровольно работавший на ЧАЭС с 1986 по 1992 год, рассказывает, что в штабе часто сидел позади майора, который командовал солдатами, очищающими кровлю станции.

«После возвращения с крыши они ему сдавали дозиметры, майор вставлял их в прибор, который показывал, сколько они набрали. Все зашкаливало, но майор писал в журнал: «24,5». 25 было пределом», – говорит Лепин.

Одного из вертолетчиков, который сбрасывал песок и свинец на реактор, и заработал острую лучевую болезнь, пригласили на лечение в США. Там и определили его реальную дозу облучения – по зубной эмали. Получилось 500 рентген. В документах у него было записано 20, рассказывает Лепин.

Повсеместная ложь приводила к тому, что люди не знали, чему верить.

«Информация о взрыве на станции распространялась как волна: сначала поняли на станции, потом в Припяти, потом в Наровле и так далее. Но люди все равно не верили. Большинство людей, выезжающих из Припяти, думали, что выезжают на три дня. Реальной картины не представлял никто, – рассказывает Сергей Шалькевич. – Когда после 9 мая информация дошла до моих Столбцов, рекомендации выпить йод звучали как слухи о каком-нибудь «Альмагеле» для желудка, который можешь выпить, а можешь не выпить. И 90 человек из 100 его не пили».

По словам мужчины, страх перед Чернобылем появился, когда в стране узнали об эвакуации всей Припяти.

«Когда автобусы выезжали, они поднимали пыль, – обращает внимание на сцену эвакуации города Георгий Лепин. – Было жарко, люди открывали окна, и получалось так, что они дышали этой пылью. Неужели нельзя было догадаться вклинить в колонну моечные машины? Прошло 10 машин – полейте водой, тогда эта пыль не будет подниматься. Не догадались».

«По-настоящему в СССР испугались Чернобыля, когда узнали, что люди кладут на стол партийные билеты, чтобы туда не ехать, и когда туда стали бросать солдат запаса», – добавляет он.

Солдат, призванных из запаса – а таких, по словам Шалькевича, было в Чернобыле 80–90 % от числа всех военнослужащих – называли «партизанами».

Участники ликвидации последствий аварии на ЧАЭС смотрят сериал «Чернобыль» производства телеканала HBO. Фото – Денис Дзюба / «Белсат»

Во время сцены, в которой министр угольной промышленности уговаривает шахтеров отправиться в Чернобыль, а они соглашаются, Георгий Лепин просит поставить фильм на паузу, мол, такого в действительности не было:

«В Чернобыль ехали или добровольцы, или те, кого заставили. Людей ставили в такие условия, что они понимали – им некуда деваться».

«В СССР были разные рычаги – увольнение с работы или, например, штрафбат. Все, руки вверх – и поехали. Те, кто знали, что такое Чернобыль, выбирали штрафбат, но большинство этого просто не знали. Солдаты там были бесправные. Наверное, неслучайно туда присылали много ребят из Средней Азии, которые, даже не слышали об атомных электростанциях. Поэтому они не боялись. Им говорили пойти и сделать что-то – они шли», – продолжает Лепин.

Ликвидатор последствий аварии на ЧАЭС Сергей Шалькевич. Фото – Денис Дзюба / «Белсат»

Михаил Копылов, бывший летом и осенью 1986 года на ликвидации заместителем командира взвода, вспоминает, что полки гражданской обороны в Чернобыле были со всего Советского Союза.

«Перед закрытием реактора каждого солдата пропустили через работу на нем. И поваров, и связистов – всех, одетых в свинец, пропустили через работу на крыше реактора. Избежать могли только те, чей анализ крови был плохой уже до этого», – рассказывает Копылов.

О том, почему анализы могли быть плохими даже у тех, кто ни разу не был на самой станции, пояснил Сергей Шалькевич:

«Наша часть стояла на поле между отселенной деревней Бабчин и поселком Рудаков. Людям жить было там нельзя, но солдатам – можно! Мы жили в палатках по 36–38 человек, двухъярусные кровати, две печки-буржуйки. Еду нам привозили, но дрова – нет. И мы топили местными. Целые деревни закапывались, чтобы радиация с ветром не разносилась, а тут в палатке ребята возле мини-реактора греются. Эти ребята нахватались радиации больше, чем ликвидаторы. Вот такую штуку я бы в этот фильм вставил».

После просьбы найти несоответствия фильма с реальностью, участники кинопоказа перечисляют и слишком сильный дым во время пожара станции («понятно, что хотели более драматично») и разрушение площадки между 3-м и 4-м блоками («такого разрушения не было»). Но потом сами просят нас не обращать внимания на «мелочи», утверждая, что отличия не играют никакой роли.

«Да, мы смотрим его как фронтовики смотрят фильмы про войну. Да, есть нюансы в деталях, но они видны только тем, кто там непосредственно был. Это сильный фильм. Он нужен, так как он рассказывает, что произошедшее было не шуткой», – добавляет Сергей Шалькевич.

Наиболее критичен – профессор Лепин, оценивающий соответствие фильма с правдой лишь на треть.

«Всех партийных и государственных деятелей беспокоило только то, как спасти свои семьи. Они отменили множество авиарейсов из Украины, загрузив самолеты членами семей этих людей. А на остальное им было наплевать. И Борис Щербина был такой же», – говорит наш собеседник о персонаже Стеллана Скарсгорда.

Стеллан Скарсгорд в роли заместителя председателя Совета Министров СССР Бориса Щербины. Кадр из сериала «Чернобыль» производства телеканала HBO

«Даже если они что-то понимали, они старались себя выгородить, а чтобы себя выгородить, они должны были показать, что виноват кто-то другой, не они», – добавляет Лепин.

Большинство бывших «партизан», оценивающих фильм, в целом, позитивно, говорят, что один из главных минусов в том, что мало показан быт таких солдат.

Хорошее кино, добавляют пожарные, но мало внимания уделили гашению огня.

«Фильм сильный, но слабо показали эвакуацию людей, – говорит Анатолий Прохоренко, работающий водителем в 30-километровой зоне весной и летом 1986 года. – В Наровлянском районе она началась в праздник Пасхи 4 мая. Первым делом мы вывозили людей – обычно в Минск. [Столичный] микрорайон Малиновка – это, считай, Брагин, Хойники и Наровля».

По словам участника акции, крестьяне оставляли животным корма впрок, думая, что вернутся через несколько дней.

«Мы потом три месяца с утра до ночи без выходных возили эту скотину на мясокомбинат в Калинковичах. Машины не были оборудованы, и половина свиней по дороге сдыхала от жары. Что дальше делали с мясом – я не знаю», – добавляет Прохоренко.

Котов и собак, вспоминают ликвидаторы, уничтожали специальные отряды: чтобы животные не разносили радиацию дальше. Как-то капитан одной из частей принес котенка, хотя иметь животных ликвидаторам запрещалось.

«Понятно, что ему хотелось погладить кого-то, чтобы отойти душой в тех условиях, – вспоминает Сергей Шалькевич. – Как-то во время инспекции котенка увидел генерал – и приказал его уничтожить. Ему ответили: «Так точно!», но котенка спрятали, думая, что генерал больше не вернется. А он приехал снова – и, как на зло, котенок опять попался ему на глаза. Генерал разозлился, приказал убить и предъявить труп. Все начали думать, как спасти Радика. В итоге взяли кусок мяса, старую кроличью шапку и измельчили все вместе секачом в ведре, а потом это кровавое месиво с шерстью принесли генералу. «Я попросил просто убить, а вы, садисты, что наделали?» – кричал тот.

В конце июля 1986 года военные начали закапывать деревни в 30-километровой зоне, а некоторые поработавшие в чернобыльской зоне стали возвращаться домой.

«Когда они возвращались куда-нибудь на Урал, их сторонились, боялись подходить. Но опасными они для остальных не были. Облучить кого-то дальше они могли в очень небольшой степени – с дыханием, например, что-то могло выбрасываться», – рассказывает профессор Лепин.

Осенью 1986-го Сергей Шалькевич признался людям в поезде, что едет из Чернобыльской зоны.

«Из тамбура сразу все исчезли. Люди боялись излучения – и эта сказка очень долго ходила», – вспоминает Шалькевич.

«Когда мы уезжали из Чернобыля, нас провожал генерал. В конце он спросил, есть ли вопросы. Один парень начал жаловаться, что ему неправильно измерили дозу облучения. Генерал начал кричать: «Это провокатор – три дня ареста». К счастью, у нас был нормальный командир и парня туда не отправили», – рассказывает Михаил Копылов.

Архивное фото операции по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (вверху) и стоп-кадр сериала. Фото – Денис Дзюба / «Белсат»

На третий год катастрофы станцию посетил Михаил Горбачев, вспоминает профессор Лепин.

«Я не был свидетелем, но мне рассказали ребята с вахты, – рассказывает Лепин. – Он ехал окружными путями, через какие-то деревни, где уровень радиации был чуть ниже. На площадку, где должна была произойти встреча Горбачева с работниками ЧАЭС, вышло полтора десятка работников станции. После того, как Горбачев вышел из машины, подъехало несколько «Икарусов», откуда высыпали люди в спецодежде чернобыльцев. Они окружили Горбачева и начали задавать ему заранее отрепетированные вопросы. Настоящих чернобыльцев из них было совсем мало. Они это сделали для картинки на телевидении».

Лепин уверен, что Горбачев – преступник, а не заложник системы.

«Он должен был сразу понять, что произошло, заставить людей честно назвать, что там было. Он этого не сделал и всех обманул».

По мнению физика, фильм заставит отказаться от АЭС прежде всего зрителей на родине сериала.

«Для США, которые с 1978 года не построили ни одного реактора, вопрос атомной энергии не стоит. Они решили, что строить нет смысла – и этот фильм только убеждает их: смотрите как плохо получается с этими реакторами».

Участники ликвидации катастрофы на Чернобыльской АЭС. Впереди (слева направо) – Михаил Копылов, Анатолий Онищенко, Сергей Букрей. Во втором ряду – Анатолий Прохоренко, Игорь Шанчук, Сергей Шалькевич. Фото – Денис Дзюба / «Белсат»

После показа ликвидаторы заявляют, что фильм стоит показать в каждой школе, но сразу же добавляют, что не верят в такую возможность.

«В Беларуси такой фильм не покажут по одной причине – из-за строительства собственной АЭС», – заявляет один из участников кинопоказа.

Сергей Шалькевич показывает головной убор военнослужащих

войск химической защиты периода ликвидации аварии на Чернобыльской

АЭС. Фото – Денис Дзюба / «Белсат»

«Почему ее закрыли? – спрашивает профессор Лепин об Игналинской АЭС, где проходили съемки сериала. – Литве сказали сделать это, как только они вошли в Евросоюз. После этого Россия начала думать, как вернуть энергетическую власть над регионом – ведь Игналинка обеспечивала энергией страны Балтии и Польшу. И тут они одновременно, по одному проекту, начали строить две АЭС – одну в Калининградской области, одну – в Островце. Но страны Балтии и Польша заявили, что они приобретать электроэнергию с этих станций не будут. Россия среагировала сразу и тут же прекратила строить. А мы продолжаем. И это – дикая ситуация».

Беседовали Якуб Бернат и Денис Дзюба

«Героями не рождаются, героями становятся!»

Обстановка на пожаре

Днепр. Припять… Места красивейшие на удивление. Сюда всегда стремились горожане! В этом уголке тихого украинского Полесья грибы «косой косили», рыбу ловили на пустой крючок, из-под ног брызгала красным соком земляника. И вот….

В 1 час 23 минуты на 4-ом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции (далее – ЧАЭС) произошла самая масштабная на Земле. Крепкий сон жителей города Чернобыль потревожили два последовательных взрыва. Силой были полностью разрушены реактор и его активная зона, система охлаждения, а так же само здание реакторного зала.

Крыша машинного зала и территория вокруг ЧАЭС была полностью усеяна выброшенными радиоактивными железобетонными графитовыми блоками и их кусками. Пламя над реактором поднималось в несколько сотен метров, которое сопровождалось потоком газовой радиоактивности. Из общего количества ядерного топлива массой в 190 тонн, 171 тонна была выброшена в окружающую среду.

Первые герои

В 1 час 30 минут на место катастрофы прибыли подразделения из г. Припяти под командованием лейтенантов:

В состав караулов входили еще четверо героев, а именно:

Это этих людей мы должны благодарить за наше сегодняшние спокойствие, кто знает, что бы произошло если бы не их, поистине героический подвиг.

Картина на момент прибытия первых подразделений и условия, в которых предстояла работа пожарным, были ужасны: Многотонное сооружение 4-го реактора напоминало консервную банку – крыши нет, часть стены разрушена… На территории погас свет, отключился телефон. Помещения заполняются то ли паром, то ли туманом, пылью. Вспыхивают искры короткого замыкания. Повсюду течет горячая радиоактивная вода.

Позднее по тревоги были подняты пожарные расчеты из г. Чернобыля, Киева и других районов, командование которыми возглавил майор Телятников. Они без специальных средств тушения пожаров на АЭС, без средств защиты от радиации выполнили свой долг – не дали пожару распространиться на третий блок. Все они получили страшные дозы радиации и умерли мучительной смертью.

К 5-ти часам утра пожар был локализован.

Ващук, Кибенок, Титенко, Правик, Тищура, Игнатенко.

Их тела были очень радиоактивны, поэтому их похоронили на московском кладбище особым способом (в запаянных гробах, под бетонными плитками). Виктору Кибенку и Владимиру Правика присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

Первые жертвы

Непосредственно во время первых суток острому радиационному воздействию подверглось более 300 человек из персонала АЭС и пожарных. Из них 237 поставили первичный диагноз «острая лучевая болезнь». В следствии воздействия радиации в первые сутки после аварии 31 человек умерли от лучевой болезни.

27 апреля после пожарных эстафету борьбы с разбушевавшимся атомом приняли ликвидаторы последствий аварии. По всем уголкам СССР, от Балтийского моря до Охотского, был брошен клич помощи, на который откликнулись тысячи людей для ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС.

За неимение достаточной оснащенности подразделений и плохой информационной подготовки ликвидации аварии на ЧАЭС велась в основном вручную. Необходимо было снять верхний зараженный слой грунта, снятие которого осуществлялось лопатами вместо использования специальной техники, куски арматуры, графита сбрасывались руками, с крыши машинного зала, радиоактивную грязь смывали тряпками в помещениях станции.

Из-за высокой радиации радиоуправляемые механизмы, задействованные на работах по устранению завалов, не выдерживали высокого уровня радиации и выходили из- под контроля операторов.

По советам ведущих специалистов было принято решение засыпать эпицентр взрыва извергающий смертельную радиацию тепло-поглощающими материалами, способными к фильтрации огня и пепла.

Работы по ликвидации аварии

Потому с 27 апреля по 10 мая летчики Военно-воздушных сил СССР, рискуя своей жизнью, совершили сотни полетов над активной зоной. Они сбросили с вертолетов тысячи и тысячи мешков песка, глины, доломита, бора, а также крупные упаковки свинца, который по весу занимал первое место – 2400 тонн.

Всеми силами велась тяжелая и изнурительная работа по снижению радиации в зоне , но специалисты готовились к самому худшему, так как оставалась угроза обвала в шахтный бассейн крышки разрушенного реактора, а бассейн был наполнен водой охладительной системы и как следствие могло произойти заражение грунтовых вод.

Готовились средства для эвакуации миллионов людей. Предполагалось провести эвакуацию в радиусе 300 км от ЧАЭС. В следствие примененных действий по снижению уровня радиации. На десятый день мощность выбросов упала – до одного процента.

Катастрофа на ЧАЭС стала примером техногенной катастрофы не только национального масштаба, в следствии распространения радиоактивного облака на запад-юго-запад, северо-запад, в скандинавские страны, потом на восток последствие катастрофы ощутила не только Эвропа, но и США.

Уменьшение радиационного фона в следствие предпринятых действий дало возможность возвести «саркофаг» над 4-м реактором. Возведение «саркофага» осуществлялось с помощью самоходных кранов, оснащенных телевизионными средствами наблюдения.

В кранах была предусмотрена система вытяжной вентиляции с очисткой воздуха, система принудительного охлаждения, а для недопущения повышения нейтронной активности на крыше установлены баки с раствором бора. Размеры саркофага очень внушительны, наибольшая толщина стен – 18 метров.

После аварии жизнь на огромных территориях как рядом с Чернобылем, так и на значительном удалении от аварийного объекта стала невозможной из-за радиоактивного загрязнения. Сразу после аварии из 30 – километровой зоны вокруг станции были эвакуировано около 90 тысяч человек.

Из Гомельской области это Беларусь – 17 тысяч человек, из Брянской области России – несколько тысяч. Позднее были обнаружены новые территории, подвергшиеся радиоактивному заражению. Поэтапное переселение людей с этих территорий продолжалось до 1992 года.

Всего было переселено около 135 тысяч человек. Часто люди были вынуждены жить несколько лет на зараженной территории, дожидаясь очереди (или разрешения) на переселение. О трагедии переселенцев трудно рассказать, трудно передать всю дикость ситуации, когда в один день – не по своей вине, а из-за чьей-то самонадеянности – сотни тысяч людей стали экологическими беженцами.

Тишина. Тишина в мертвом городе. «Рассоха» – огромное поле, заполненное рядами изъеденных коррозией грузовиков, пожарных машин, бульдозеров, бронетранспортеров и прочей радиоактивной техники – а посредине, как символ полной безысходности, поникли лопастями вертолеты, которым уже никогда более не суждено подняться в воздух…

Пагубное воздействие радиации проявилось во всем. В следствии воздействия радиации яблоки выросли невероятных размеров, у животных проявлялись различные мутации. Резко ухудшилось здоровье населения, так показатель заболеваний связанный с эндокринной системой и нарушением обмена веществ, кровеносной системой и разного рода аномалии вырос более чем в 4 раза.

Сегодня за аварией на Чернобыльской АЭС (NB! этот пост про первые дни после аварии, сам момент взрыва и его причины описаны ) плотно закрепился титул самой большой радиационной катастрофы в истории человечества. Впрочем, большое видится издалека. Для персонала станции, вступившего в борьбу с последствиями аварии, калейдоскоп событий давал совсем другое ощущение и понимание, чем есть у нас сегодня. Давайте попробуем посмотреть на первые сутки борбы с разверзшимся адом глазами очутившихся там людей.

Рассказывая про исторические события, мы склонны расставлять их элементы по полочкам и рационализировать поведение их участников. Однако изнутри авария была не просто хаосом, но хаосом сдобренным психологической селекцией происходящего и отрицанием очевидного (нам). Известно, например, что руководство станции в первые 12 часов не могло поверить в факт полного разрушения реактора. Затем головы уже правительственной комиссии надолго займет идея об опасности прожога фундамента 4 энергоблока расплавленным топливом ЧАЭС. Однако с высоты неспешной многолетней разведки и исследований легко судить о том, какие решения были правильные, а какие нет. В условиях же аварии, при недостатке информации и понимания, чудовищном грузе ответственности это было сделать невозможно.

Еще одним, немаловажным, как мне кажется, качеством было наличие на станции и среди ликвидаторов множества бывших работников Минсредмаша (Военизированного министерства, занимавшейся все атомной промышленностью СССР). ЧАЭС была первой электростанций, отданной Минэнерго, однако персоналом ее наполняли из могучего атомного министерства. В Минсредмаше, ведущем многолетнюю незаметную войну за выработку плутония, было принято бороться с атомно-радиационными проблемами не считаясь со здоровьем и затратами, в режиме минимального распространения информации и без какой-либо помощи от других организаций СССР. Такая ментальность накладывала свой отпечаток на принимаемые решения.

Так или иначе, для работников ЧАЭС в 1.24 ночи 26 апреля 1986 года произошла, прежде всего, не радиационная авария, а взрыв, вознесший в небо многосоттонные строительные конструкции (даже “схему Е”, весом 2800 тонн), порвавший коммуникации, кабели, трубопроводы, и заметно повредивший здание ЧАЭС.

За несколько секунд четверый энергоблок оказался обесточен, лишен части связи и управления, и погружен в многочисленные пожары. В момент взрыва погибнет два человека, а остальной персонал бросается на борьбу за живучесть и предовращение распространение пожаров. В первый час после аварии турбинисты выполнили слив масла и вытеснение водорода из турбогенераторов (напомню, что у каждого РБМК их 2). Машинисты турбин не знают, что во время взрыва часть облученного топлива и вездесущего графита забросило на крышу машзала, и, проломив ее - вниз, к турбинам. Многие из спасавшие станцию от взрывов водорода и пожаров масла переоблучатся, несколько человек погибнет от лучевой болезни.

Следующими жертвами станут пожарные из пожарной части ЧАЭС, брошенные на тушение пожаров, возникших по разным причинам. Часть из них отправятся на забросаную фрагментами активной зоны крышу третьего энергоблока, деаэраторной этажерки (часто встречающаяся в описаниях "деаэраторная этожерка" - это многожтажная строительная конструкция, расположенная между машзалом и реакторными зданиями, в некотором роде соединительное здание с проходящим вдоль всей АЭС корридором). Характерные радиационные поля в этих местах составляли сотни рентген/час с пятнами до многих тысяч рентген/час, т.е. смертельная доза набиралась за несколько десятков минут, а то и просто минут. Не зная этого и не ощущая ничего (кроме, может быть, запаха озона и легкой тошноты) сотрудники станции быстро сгорали, ликвидируя последствия взрыва.

В первые же часы аварии персонал реакторного цеха пытается провести какую-то разведку произошедшего (к счастью, разведгруппы не дошли по завалам до центрального зала - иначе бы там они и остались) и главное - подать воду в реактор. Охлаждение остановленного реактора - первейшая заповедь атомной индустрии, ведь всего пары часов достаточно, чтобы энергия распада продуктов деления урана расплавила топливо, нарушив барьеры нераспространения, осложняя и отягощая ситуацию (как это произойдет в 2011 году на АЭС Фукусима). Воду начали подавать где-то между 2 и 3 часами ночи, потратив много усилий на ручное открытие задвижек (окончательно это удалось сделать в полуразрушенном здании только к 4 утра).

Наличие высокого уровня радиации было достоверно установлено только к 3:30 (причем и тогда уровень полей недооценивался в десятки раз), так как вначале аварии из двух имевшихся на 4 блоке дозиметров на 1000 Р/ч один вышел из строя, а другой оказался недоступен из-за возникших завалов. Вслед (и параллельно) за ликвидацией аварии электрики ЧАЭС начинают пересобирать схему электропитания собственных нужд, для того, чтобы обеспечить четвертый энергоблок электричеством, в т.ч. для заливки реактора. К 4 часам утра пожар был локализован на крыше машинного зала, а к 6 часам утра был затушен. Всего в тушении пожара принимало участие 69 человек личного состава и 14 единиц техники.

Первыми свидетельствами о реальном масштабе аварии станут ночные пробы воздуха, которые покажут наличие короткоживущих изотопов йода и нептуния - это означает, что как минимум часть тепловыделяющих сборок разрушена. Тем не менее руководство АЭС очень долго не верило в факт разрушения реактора Например, в 10 часов утра, заместитель главного инженера станции А.А. Ситников, который обследовал реакторное отделение 4-го блока и своими глазами видел состояние центрального зала и разрушенный реактор, доложил об этом главному инженеру и директору ЧАЭС, те ему не поверили.

Выполняя главную заповедь персонала АЭС "охлаждать реактор во что бы то ни стало" за ночь 26 апреля в ректор выльют сначала несколько сот кубометров запасов чистой воды блока, затем несколько тысяч кубометров запасов воды всей станции. Кроме того, что чистая вода кончится, проблема возникнет и с заливом подвальных кабельных коридоров, идущих вдоль станции радиоактивной водой, выносящей радионуклиды из остатков реактора. В итоге люди сами начинают усугублять аварию, т.к. три других работающих блока станции оказываются без аварийных запасов воды и с подтоплением радиоактивной водой. Ситуация становится опасной для всей станции, и в 5 утра оперативный персонал останавливает 3 блок.

Через 25 лет станет основной проблемой в другой тяжелейшей радиационной аварии.

В последующие дни, кстати, придется потратить много сил на откачку воды и рассечение коммуникаций (в т.ч. востановленных в первую ночь) с аварийным 4 блоком.

В ночь же начинаются и первые эвакуации по медицинским показаниям переоблучившихся пожарных и работников ЧАЭС. Эта эвакуация пойдет в знаменитую сейчас медсанчасть города Припять, где в подвале свалена одежда с тех самых пострадавших работников - и спустя 30 лет эта одежда имеет мощность дозы в 10000 раз выше фона. Можно представить себе условия работы медиков на рассвете 26 апреля, фактически сравнимые с ядерной войной по радиационной обстановке и травмам...

Однако до рассвета реальная ситуация по радиационной обстановке будет неизвестна не только медикам, но и всем на площадке АЭС. Только днем начинается налаживаться дозовый контроль. Дозовый контроль обнаруживает не только чудовищные радионуклидные загрязнения, но и такие "замечательные" вещи, как “прострелы” гамма-излучения от блока по окружающей территории, что в свою очередь приводит к тому, что в каких-то помещениях и коридорах ЧАЭС теперь можно передвигаться только бегом. Эти “пробежки по корридорам” станут еще одним тяжелым и запоминающимся символом ликвидации последствий аварии.

Днем 26 апреля люди постепенно начинают осозновать тяжесть . Вроде, самые острые проблемы решены - налажена заливка 4 энергоблока водой, и откачка загрязненной воды в охлаждающий водоем ЧАЭС (из-за чего активность воды в нем вырастет со временем до 10^-6 кюри/л - значения, характерного для воды первого контура РБМК), налажено резервное питание, потушены пожары. Однако аэрозольные выбросы из остатков энергоблока быстро ухудшают обстановку как на территории АЭС, так и вокруг. Эти аэрозольные выбросы связаны с активным окислением графита, подогреваемого остатками ТВС. Образующийся углекислый газ активно выносит вверх частички топлива и активированных конструкций. В начале аварии графит будет гореть темпом ~1 тонна в час, вынося несколько миллионов кюри (грубо говоря, попадание 1 кюри радионуклидов внутрь достаточно для гарантированной смерти от внутреннего облучения) каждый день.

Запись переговоров пожарных диспечеров в первые часы аварии.

Днем к аварийной станции прибывают первые специалисты Минсредмаша и войск радиационной химико-биологической защиты (РХБЗ). Во второй половине дня на станцию прибывает правительственная комиссия во главе с зам. Председателя совета Министров СССР, и академиком Легасовым (и еще 10 чиновниками уровня замминистра).

Главный вопрос дня 26 апреля - эвакуация города-спутника станции Припяти и станции Янов. Город постепенно засыпает аэрозолями и радиационный фон на улице растет до единиц рентген в час(!) к 27 числу, несмотря на попытки отмыть улицы уборочными машинами.

В ночь на 27 апреля решение об эвакуации все же принимают. Временная эвакуация всего населения припяти начнется в 14.00 27 апреля, для чего МВД Украины направит более 1100 автобусов. Напомню, что население Припяти на момент катастрофы составляло около 48000 человек.

Эвакуация припяти

К 7 вечера 26 апреля на станции окончательно заканчиваются запасы воды для охлаждения, а подвальные кабельные коридоры оказываются залиты радиоактивной водой. Радиационная обстановка на площадке становится крайне тяжелой. Правительственная комиссия принимает решение об остановке 1 и 2 блока, об уменьшении количества персонала на станции.

В эту же ночь на 27 апреля обсуждается риск возобновления самоподдерживающейся цепной реакции в остатках реактора. Возобновление ее считается возможным из-за разотравления топлива (распада йода и ксенона) Подсчитываются коэффициенты размножения для разных остатков кладки, снимаются показания нейтронных детекторов. Возобновление СЦР сильно усугубило бы и так адскую ситуацию бесконтрольным увеличением тепловыделения и радиоактивного излучения, поэтому этот вопрос вызывает такую тревогу.

И в итоге эти обсуждений и измерений принимается решение о забрасывании остатков реактора различными материалами - карбидом бора для поглощения нейтронов, доломитом, глиной, песком для тушения горящего графита, свинцом для разбавления и снижения температуры топливной лавы. За следующую неделю на реакторный блок с вертолетов будет сброшено 5200(!) тонн различных материалов, в основном мимо центрального зала. Теоретически неплохое решение по уменьшению радиационной и ядерной опасности от остатков топлива окажется труднореализуемым - пилоты вертолетов будут опасаться столба радоактивного дыма, 150 метровой вентиляционной трубы, да и сама шахта реактора окажется перекрытой лежащей на ней верхней крышкой реактора.

Кстати, в воспоминаниях Легасов говорит о том, что острой нужды забрасывать реактор с вертолетов вроде не было: “...первое, что нас всех волновало, был вопрос о том, работает или не работает реактор или его часть, то есть продолжается ли процесс наработки короткоживущих радиоактивных изотопов. ёё Первая попытка выяснить это была предпринята военными. В специализированных бронетранспортерах, принадлежащих химвойскам, вмонтированы датчики, которые имеют и гамма-, и нейтронные измерительные каналы. Первые же измерения нейтронным каналом показали, что, якобы, существуют мощные нейтронные излучения. Это могло означать, что реактор работает, и мне пришлось на этом бронетранспортере подойти к реактору, разобраться и убедиться в том, что в условиях очень мощных гамма-полей, кото рые существуют на объекте, нейтронный канал, как нейтронный канал, конечно, не работает, ибо он «чувствует» мощные гамма-поля, а не нейтроны. [это объясняется тем, что нейтронные датчики чаще всего регистрируют не сами нейтроны, а гамма-квант - результат ядерной реакции прилетевшего нейтрона с с мишенным вещество гелием-3 или бором - tnenergy ] Поэтому наиболее достоверная информация о состоянии реактора могла быть получена по соотношению коротко и относительно долгоживущих изотопов йода. За основу взяли соотношение йода-134 и йода-131 и путем радиохимических измерений довольно быстро убедились, что наработки короткоживущих изотопов йода не происходит, и, следовательно, реактор не работает и находится в подкритическом состоянии. Впоследствии, на протяжении нескольких суток, многократно повторенный соответствующий анализ газовых компонент показывал отсутствие летучих короткоживущих изотопов, и это было для нас основным свидетельством подкритичности той топливной массы, которая осталась после разрушения реактора”.

Тем не менее, риск набора критичности каким-то фрагментов АЗ существовал. Кстати, по современным моделям, плавление и растекание топливных масс продолжалось первые 3-4 суток, а затем кориум (сплав топлива и конструкции) оказался разбавлен силикатами из бетона, и снизившееся энерговыделение привело к застыванию лавовых топливосодержащих масс (ЛТСМ).

Современное представление о растекании топливной лавы. Нижний бетон на картинке - это фундаментная плита блока, прожигание которой вызовет множество беспокойства

Следующей за цепной реакцией по важности была необходимость противодействию прожиганию кориумом фундамента с выходом радиоактивности в грунтовые воды. Для борьбы с таким вариантом развития ситуации решено в самом начале мая под зданием реактора выкопать штольню, заложить туда трубы с водяным охлаждением и залить бетоном. Яростная круглосуточная работа 400 шахтеров началась 3 мая и окончится ничем - к второй половине мая станет понятно, что прожига не будет. Эта водоохлаждаемая плита так и останется недоделанной.

Еще одной важной работой в рамках ограничения возможных утяжелений аварии станет спуск воды из бассейна-барботера (ББ-1 и ББ-2 на схеме выше) - специальное помещение под реактором для конденсации пара в случае аварийной остановки реактора. Раз бассейн-барботер расположен прямо под реактором и заполнен водой, то мы опять имеем риск попадания топлива в эту воду, с последующим расползанием активности в пределе - созданием условий для цепной реакции. 3-4 мая бассейн-барботер был спущен (причем эта работа опять привела к значительному переоблучению людей), и в нем была смонтирована система подачи жидкого азота. Азот даже был впоследствии подан, но как и водоохлаждаемая плита оказался неактуален.

Вообще интересно, откуда вдруг возникает такое концентрирование на этой тепловой опасности. Дело в том, что с 27-28 апреля “Курчатовскому институту” было получено смоделировать различные сценарии растекания топливных масс, и вероятность прожига фундамента и попадания в их грунт. Через несколько дней ученые дали ответ - да, вероятность этого есть и высока. После чего были приложены, как мы видим, большие усилия по купированию этой вероятного отягощения аварии. На деле же, расчеты “КИ” недооценивали химию взаимодействия ЛТСМ и бетона, и переоценивали риск прожига. Этот момент в дальнейшем, уже после аварии, даст импульс к развитию специализованного програмного обеспечения для моделирования таких тяжелый аварий: слишком уж в слепую приходится действовать без него.

27 апреля 1986 года, аэрозольный выброс из реактора.

Тем временем, в начале мая, возобновился рост выхода радиоактивных аэрозолей из реактора. Кстати, до сих пор нет внятного объяснения такой динамики выхода радоактивных аэрозолей. Наиболее правдоподобная версия состоит в том, что засыпанная 30.04-2.05 часть топлива потеряв контакт с воздухом разогрелась вновь и подожгла не затронутую до этого часть графита, который выгорел к 6 мая. Радиационная опасность становится доминирующей и придумываются разные новые методы - заливка пеной, одевание алюминиевого колпака на шахту реактора и т.п. Ни один из них не успевают реализовать до конца - 6 мая выброс, а в месте с ним и активная фаза аварии закончатся.

Вместе с майской зеленью Чернобыльская катастрофа обретает законченный вид - тяжелейшей аварии, повлекшей загрязнение сотен тысяч квадратных километров, эвакуацию 116000 человек и потерю дорогостоящего объекта энергетики. Основной задачей ликвидаторов становится иммобилизация радионуклидов и по возможности дезактивация площадки ЧАЭС:

Удаление с крыш выброшенных фрагментов активной зоны.

Дезактивация крыш и наружных поверхностей зданий.

Уборка с территории загрязненного мусора и оборудования.

Снятие грунта (5÷10 см) и вывоз его в места временного захоронения.

Подсыпка чистого грунта (песка, гравия и т.п.).

Укладка бетонных плит на грунт.

Покрытие территории пленкообразующими составами.

Кроме того, в середине мая принимается решение об превращении четвертого энергоблока в захоронение путем возведения саркофага - “Объекта Укрытие”. Эта работа будет произведена за 206 дней к 30 ноября 1986 года. О ней и о многих других сопутствующих активностях я расскажу во второй части статьи. А пока еще одно атмосферное видео о том, как выглядит зона очуждения сегодня

Продолжение истории в тексте

Если бы не их подвиг, от Чернобыля пострадала бы вся Европа
Казалось бы, о чернобыльской аварии написано уже все. Однако даже спустя 15 лет после этой самой страшной за всю историю человечества техногенной катастрофы неожиданно "всплывают" ранее не публиковавшиеся факты. Свою историю рассказал нам бывший пожарный Владимир Тринос, попавший на ЧАЭС в первые часы после взрыва реактора.

"После взрыва наша автоколонна минут сорок простояла на перекрестке в "Рыжем лесу", из-за того, что не знали, куда направлять машины"
- В 1986 году я был водителем, командиром отделения Киевской военно-пожарной части спецтехники N 27. 26 апреля как раз дежурил. В два часа ночи в нашу часть поступил сигнал из Чернобыля. Не зная, что там случилось, на тушение пожара выехали практически все, кто был на дежурстве. В пять утра мы уже были возле второй пожчасти на ЧАЭС. Когда подъезжали, то километров за десять увидели над станцией розово-малиновое свечение. Как раз начинало светать, и это неестественное зарево очень впечатляло. Раньше я ничего подобного не видел.

До начала седьмого утра мы простояли возле части, практически в нескольких сотнях метров от полыхающего реактора, а потом нас отправили в Припять. Никто ничего не знал. Судить о происходящем мы могли только по обрывкам информации, услышанной по радиостанции. Слышали, что есть пострадавшие, но сколько их и что именно произошло, толком не знали. Помню, на перекрестке в "Рыжем лесу", возле знаменитой сосны в форме тризуба, ставшей символом Чернобыля, мы простояли минут сорок: колонна машин остановилась - не знали, куда нас направить. Потом оказалось, что в этом месте был такой сильный прострел радиации, что позже мы проезжали этот перекресток на максимальной скорости. А 26 апреля мы вернулись домой только к вечеру.

- Зачем же вас сорвали из Киева и продержали без толку полсуток под радиоактивным излучением?
- Так было положено. Нас подняли по тревоге. Туда съехались пожарные со всей области. Наши три машины так и остались на станции. Дозиметрист сделал замер, и у нас забрали все обмундирование и даже удостоверения - так они "фонили". В Киеве сказали, что 6 мая мы выезжаем в Чернобыль откачивать воду. Предупредили, что эту работу надо выполнить быстро и четко, и провели несколько тренировок в Киеве. Уже в Чернобыле узнали конкретней, что за работа предстоит. После взрыва на энергоблоке вода из системы охлаждения попала под разрушенный реактор. Надо было срочно добраться до специальных задвижек аварийного слива воды, открыть их, и тогда уже вода сама пошла бы в специальные водохранилища. Но помещение с задвижками после пожара тоже было полностью залито радиоактивной водой. Ее и надо было откачать как можно быстрее -- во время тушения пожара на реактор сбрасывали песок, свинцовые болванки, и под всей этой тяжестью он мог осесть... Тогда никто толком не знал, сколько чего осталось в реакторе после взрыва, но поговаривали, что если его содержимое соприкоснется с тяжелой водой, получится водородная бомба, от которой пострадает как минимум вся Европа.

Помещение с задвижками располагалось прямо под реактором. Представляете, какой там был радиационный фон! Мы должны были проложить рукавную линию протяженностью в полтора километра, установить насосную станцию и откачать воду в отстойники.

- А почему выбрали именно вас?
- Нужны были здоровые выносливые молодые люди. Больные бы не выдержали. Мне было 25 лет, и я профессионально занимался спортом.

- То есть вы туда попали совершенно здоровым.
- Конечно. На сто с лишним процентов! Перед тем как послать туда нас, проводили эксперимент - пытались закинуть рукава с вертолета, но не получилось. С этим могли справиться только люди. Вручную.
После пожара мы были первыми, кто попал туда. Вокруг никого, только на самой станции работал обслуживающий персонал. Было тихо-тихо. Очень красивое место - железнодорожный мост, Припять, впадающая в Днепр... Но эту идиллию нарушало жутковатое зрелище - из реактора поднимался легкий дымок, вокруг стояла брошенная техника, в том числе пожарные машины с вмятинами от упавших на технику свинцовых болванок. А прямо на земле валялись куски графита, выброшенного из реактора взрывом: черный, переливающийся на солнышке.

"Нам дали химзащитные костюмы, респираторы и кепочки"
Операцию начали 6 мая в 20.00 пожарные из Белой Церкви. Владимир Тринос помнит их имена: майор Георгий Нагаевский, Петр Войцеховский, Сергей Бовт, Михаил Дьяченко и Николай Павленко. С ними были двое киевлян Иван Худорлей и Анатолий Добрынь. Они установили насосную станцию втрое быстрее нормативов - за пять минут. А значит, именно столько времени пробыли под развороченным реактором. Около полуночи к ним присоединился Александр Немировский, а в пять утра - Владимир Тринос. Каждые два часа они по три человека бегали к реактору, чтобы заправить беспрерывно работающие машины топливом, поменять масло, следить за режимом. Можно было, конечно, попробовать послать к задвижкам водолаза, но для него это бы означало верную смерть. Поэтому воду продолжали откачивать пожарные.

В два часа ночи бронетранспортер, проводивший радиологическую разведку, проехался по рукавам и перерезал их в пятидесяти метрах от реактора. Зараженная вода начала вытекать прямо на землю. Сержанты Н.Павленко и С.Бовт бросились устранять досадную поломку. В рукавицах было неудобно, поэтому ребята их сняли и скручивали пожарные рукава уже голыми руками, ползая на коленях в радиоактивной воде...

Через четырнадцать часов непрерывной работы отказала насосная станция, и новую пришлось устанавливать по пояс в радиоактивной воде.
- Работали по времени, быстрее нормативов, -- продолжает свой рассказ В.Тринос, - Брали эти рукава с водой, прижимали, как детей, к груди и перетаскивали. Поначалу мы были в резиновых химзащитных костюмах "Л-1" и в респираторах. Тогда, помню, так жарко было. Минералка закончилась, и мы пили воду прямо на станции из крана. У меня было семь выходов за 24 часа. После каждого выхода костюмы меняли, и надо было километра полтора идти пешком (а в некоторых местах - желательно бегом) к зданию администрации, чтобы там помыться. Вода из душа казалась горошинками, падающими на голову. Вечером 7 мая Анатолию Добрыню стало плохо. Он начал заговариваться, и "скорая" увезла его со станции в Чернобыль. Там у Толи начались тошнота, рвота, и его доставили в Иванков, под капельницы.

Кроме нас, на станции были дозиметристы и совсем молоденькие солдатики -- они нам бензин подвозили. Около четырех утра 8 мая мы добрались до задвижек, и нас сменил майор Юрий Гец со своей группой. Когда мы закончили свою работу, на станции сразу появилось множество народу и техники! Начали все расчищать. А до того там были только мы и обслуживающий персонал.

"В Иванкове нас встречали, как космонавтов"
Пока пожарные не закончили работу и опасность не миновала, Михаил Горбачев молчал, не делая никаких заявлений. Каждые полчаса ему докладывали, как у ребят продвигается работа... После официальных благодарностей их сразу же отправили в Иванков на обследование крови. Как вспоминает Георгий Нагаевский, город встречал их, как космонавтов. "Люди вытащили нас из машины и понесли на руках в больницу, вся дорога была устлана цветами. Если бы мы вовремя не откачали воду, Иванков эвакуировали бы. Уже стояли наготове автобусы, люди упаковали вещи.

Благодарныеиванковчане так напоили нас шампанским, что я в бессознательном состоянии попал домой только 9 мая. Тогда начальником УГПО в Киевской области был Трипутин, он терпеть не мог пьянства, но тут сам сказал мне: "Жора, заедешь в Вишневое, зайдешь в мастерские, возьмешь там бидон спирта и "лечись"...

18 мая 1986 года газета "Київська правда" писала о героях-пожарных: "Им удалось откачать воду из-под поврежденного реактора. Каждый из них в ответственный момент поступил так, как подсказывала совесть... После выполнения задания все они были обследованы медиками, им предоставлены краткосрочные отпуска. Высокую оценку действиям пожарных дала правительственная комиссия".

Но вместо обещанного отпуска киевлян отвезли в Киев, в госпиталь МВД, где они пролежали 45 суток. Плохо было уже всем. "Состояние усталости, слабость были нам непонятны, - вспоминает В.Тринос. - потому что все мы были молоды, здоровы. Знали, конечно, что такое радиация, но она же не кусается, разве что какой-то металлический привкус во рту. Горло раздуло так, что я не мог говорить, как будто при сильной ангине. За сутки на станции я потерял семь килограммов. В общем-то, после Чернобыля я прежний вес уже никогда не набирал, и слабость так и не прошла. Я пытался вернуться в спорт -- ведь мне было всего двадцать пять, но пришлось смириться с тем, что жизнь бесповоротно разделилась на две половины: до и после апреля 1986 года.

В больницах мы впервые столкнулись с тем, что никому не нужны. Во-первых, тогда существовал негласный указ не диагностировать лучевую болезнь. Были введены новые стандарты на облучение, все замалчивали. Официальная доза моего облучения 159 рентген. А сколько на самом деле?

В 1992 году в санатории в Пуще-Водице пожарные из Белой Церкви объявили голодовку, и только после этого их заметили. А я в такие моменты сразу начинаю нервничать - это неприятно и не имеет смысла. В 25-й киевской больнице один врач нам прямо в глаза заявил: "Что вы заводитесь, все равно через пять лет начнете вымирать потихоньку!".

"Под Новый 1987 год мне вручили орден Красной Звезды"
- Когда вы ехали в Чернобыль откачивать воду, не было ли мысли отказаться?
- Нет. Тогда знали слово "надо". К тому же я просто выполнял свою работу. Сейчас молодым людям это трудно понять, потому что нет уже той давящей идеологии и у человека есть право выбора: если он осознает степень риска, то либо сразу откажется, либо пойдет на него за соответствующую плату. А тогда никому даже в голову не приходило отказаться. Для меня все было просто и ясно - это никакой не героизм, а рабочий момент. Была, конечно, психологическая нагрузка. Давила неизвестность. Но политотдел работал очень четко. Начальство приезжало "поддержать боевой дух", а потом сразу же появились публикации под заголовками: "Герои в строю", награждения, улыбки, цветы...

18 мая 1986 года газета "Київська правда" писала: "Тут все работают без письменных распоряжений и приказов. И дело идет четко, без срывов. Транспортники всех ведомств действуют в едином ритме..." И дальше: "Только что на место аварии выехали первые машины с цементом, свинцом, другими материалами. Сегодня идем с опережением задания более чем на 600 тонн".

Правда, надо отдать должное моему начальству: под Новый 1987 год мне дали двухкомнатную квартиру на Троещине. И тогда же всем нам вручили орден Красной Звезды. Кроме Ивана Худорлея - он получил орден Дружбы народов.

- А что так, звезд не хватило?
- Вероятно... В 1993 году меня комиссовали по состоянию здоровья из-за постоянных больничных. Я уже побывал практически во всех столичных больницах, подлечиваюсь в санаториях. Сейчас, например, прохожу переосвидетельствование на инвалидность в Институте нейрохирургии, и не только в нем, а и по всем медучреждениям. Это для меня ежегодная процедура, потому что пожизненную инвалидность дают с 45 лет, а я еще молодой.

- Такой печальный у вас рассказ...
- А Чернобыль - это и есть печаль. Он никому ничего хорошего не оставил. Из тех, кто был тогда со мной на станции, к счастью, все живы. Но осталась какая-то глухая обида на эту систему, которая использовала здоровых молодых людей, а потом вышвырнула. Хотя в родной части меня не забывают, всегда помогают, на праздники приглашают. А с ребятами, которые были на ЧАЭС, мы традиционно встречаемся 8 мая. Надеюсь, что в следующем году соберемся все.

Ульянов Сергей: наш Чернобыль - или мои воспоминания через призму четверти века

Время неумолимо бежит вперёд… Стрелки часов невозможно повернуть назад, как невозможно изменить и то, что уже случилось. В памяти, будто на фотоплёнке, - события, которые прошедшая четверть века не смогла покрыть чёрной пеленой забвения. Это авария на Чернобыльской АЭС…

Весной 1987 года я уволился из депо Курган, где работал помощником машиниста электровоза в колонне №2 , а устроился газорезчиком в организацию «Вторчермет». Сразу после увольнения, примерно через месяц, из почтового ящика я вынул первую повестку. Потом были ещё попытки военкомата таким путём вручить мне повестку. И, сколько бы я не игнорировал действия Советского РВК г. Кургана, всё же одна повестка нашла своего адресата. Не помню точно, когда это было, кажется, в конце лета. Повестку мне вручил начальник цеха «Вторчермет» Высоцкий, сотрудники военкомата нашли меня на работе. Пришлось идти на медкомиссию, которую я прошёл успешно 23.07.1987 года. Годен. Началось ожидание, когда же меня призовут на ликвидацию аварии ЧАЭС. И это случилось в мой день рождения - 11 ноября 1987 года. Всех нас направили на повторную медкомиссию в областной военкомат. После её похождения отпустили на несколько часов домой. На скорую руку отметил свой день рождения, а примерно к 18-00 прибыл на мобилизационный пункт в областной военкомат. Во дворе военкомата нас построили, началась проверка. После объявили, что есть лишние люди по набору и кто не хочет ехать, пусть сделает шаг вперёд. Пока я раздумывал, выйти или нет, действие уже свершилось: я остался в строю.

К военкомату подошли два троллейбуса, и мы поехали на центральный вокзал. К поезду, следующему через станцию Каменск Уральский, пришли жёны. Их было не так много, но моя жена Катерина была среди провожающих. Вглядываясь в её лицо через стекло вагона, я внимательно смотрел ей в глаза и хотел увидеть в них, понимает ли она суть происходящего. Тогда я этого не увидел. Может ни я, ни она сама не осознавали трагедию случившегося и уж,конечно, не знали, что будет дальше. Хотя я прекрасно понимал, какая опасность меня ждала. Кое-какие знания о воздействии радиации на человеческий организм у меня были, ведь я в своё время окончил «учебку» (в/ч 11570 г. Камышлов, Свердловской области осенью 1974 - весной 1975 г. по воинской специальности «химик-разведчик»).
Поезд тронулся… Прощай, Курган! В вагоне никто не пел, кто ехал рядом, все знакомились друг с другом. За четверть века из памяти стёрлись имена и фамилии тех, с кем по воле судьбы ехал я тогда на место аварии. Под стук колёс уносила нас судьба всё дальше и дальше от дома, где остались наши семьи, близкие, друзья, работа. На ст. Каменск-Уральский - пересадка, и мы уже едем до ст. Челябинск. Вот так прошёл мой очередной день рождения, а исполнился мне тогда 31 год…

Прошла ночь. Утром прибыли на центральный вокзал г. Челябинска, ожидали несколько часов и, наконец, - посадка в электричку. Там к нам присоединяются «партизаны» - челябинцы. Примерно к обеду прибыли на центральный вокзал г. Златоуста, построение и пешком в гору до места дальнейшей дислокации в/ч 29767. Место, где находилась наша часть (если несколько бараков можно было назвать частью), было расположено рядом с территорией хим. батальона. Это был бывший летний лагерь пионеров или спортсменов. После острыми умами «партизан» ему было придумано название. Не могу написать, как это произносилось, но не случайно в русском языке есть поговорка: «Не в бровь, а в глаз». Так вот «народное» название, а в данном случае «партизанское», - самое точное… Построение, перекличка. Офицеры зачитывают фамилии, кто куда направлен. Я попал в 1-ю роту, где нас позже начали готовить по воинской специальности «химик-дегазатор». Командир роты капитан Рыбалко - Ликвидатор аварии ЧАЭС. Замполит, майор Хохлов - Ликвидатор аварии ЧАЭС. Фамилии тех, кого я запомнил.

Нас направляют в первый барак. Производится выдача обмундирования с дальнейшей «подгонкой» его. Получив вещмешок, котелок, кружку, ложку, я готов вновь служить Отечеству. Перечисляю фамилии, имена тех, кто остался в памяти. Со мной служили Валерий Журавлёв (п. Варгаши), Александр Паршуков (г. Курган), ныне покойный Владимир Брагин (посёлок Лебяжье), Алексей Федотов (Лебяжьевский район), Вячеслав Дегусар (г. Курган), челябинцы Анатолий Чигинцев, Николай Евсиков. Вот и все фамилии, что остались в памяти.

Начали обживаться и знакомиться ближе друг с другом. В казарме было холодно, в некоторых местах в щель в полу - проходил палец, батареи еле-еле грели. Когда ударили морозы ниже -30, стало совсем холодно. Спали в обуви, бушлатах и шапках. Надо было что-то делать с отоплением. В то время котлы топили солдаты срочной службы, которые жили рядом с нами. Увидев многих из них днём, можно было ужаснуться, какие они были грязные. Повар, который нам готовил еду, был чернее котла. Дисциплина у них хромала на обе ноги, чем занимались товарищи командиры в этой части - не трудно догадаться.

Про наших офицеров такого сказать не могу. Всё было в пределах Устава Воинской службы.
Так вот мы предложили командованию части к отопительным котлам поставить наших ребят, тех, кто на гражданке занимался этой работой. Такие нашлись. После первого посещения кочегарки стало ясно, почему батареи не грели: разводка была сделана неправильно, и кочегары из солдат срочной службы, спали на котлах во время дежурства. Мы с Володей Брагиным были сварщиками и после ревизии отопительной системы предложили её переделать. Что и сделали первым же делом. Потом мы с ним занялись сварочными работами отопления в новой столовой.
Питались под открытым небом, только позже мы перешли в холодную казарму - столовую. Кормили ужасно, но голод не тётка, ели и эту баланду.

Холоду в казармах скоро пришёл конец - система отопления начала работать. Кочегары, набранные из наших ребят, работали на совесть. В казарме вскоре мы покрыли пол ДСП. Началась работа и в ленинской комнате, были организованы занятия по подготовке личного состава по воинской специальности. Когда на улице было тепло, занимались тактико-технической подготовкой.

Нам же с Володей Брагиным, Валерием Журавлёвым и другими ребятами пришлось заниматься сварочными и слесарными работами в новой строящейся столовой. Так шли дни. Мы познакомились ближе с офицерами нашей роты. Расспрашивали их, чем они занимались во время службы на ЧАЭС. Они отвечали нам коротко и просто: «Приедете на станцию - всё узнаете сами». Оказалось, что майор Хохлов служил вместе с полковником Шаминым в Уральском полку в Чернобыле. Шамин был моим ротным в «учебке» во время прохождения срочной службы. И моё первое желание после рассказанного, конечно же, было попасть именно в Уральский полк и обязательно встретиться со своим командиром. Выяснилось, что старший брат Валерия Журавлёва, Виктор, вместе с майором Хохловым служил в Уральском полку, водителем. Через некоторое время после прибытия со службы домой Виктор умер. Валерий потерял старшего брата…

В эти дни появились первые потери среди нас - ликвидаторов. Семьи теряли кормильцев, мужей, отцов, сыновей. Но тогда мы ещё не знали, что судьба готовила нам ещё много испытаний и потерь…

20 декабря. Общее построение. Нам зачитывают приказ о том, кто, куда и в какую часть распределён. Потом нас ждал ночной вокзал Златоуста. На перроне - все наши три роты и провожающих. Быстрое прощание с офицерами нашей роты без духового оркестра - всё делалось тихо. Посадка в пассажирский поезд, и мы следуем до столицы Украины - города - героя Киева. Прибыли. Строем выдвигаемся на привокзальную площадь. Небольшое ожидание. Удивительно, но в памяти о том моменте почти ничего не осталось, даже не могу вспомнить всех красот Киевского вокзала - всё стёрто. Потом подошли автобусы «Икарус», и вот мы следуем до города Белая Церковь. Таким же маршрутом прошли и пройдут ещё десятки тысяч ликвидаторов аварии ЧАЭС. И этот поток прекратится только в 1991 году. Шла страшная война по ликвидации катастрофы. А чиновники, приняв все бюрократические меры, не признают сейчас того, что мы принимали участие в боевых действиях, а всё из-за того, что за это надо платить деньги и предоставлять льготы. Мерило всего сейчас в нашем обществе - деньги, а не почёт, уважение, исполнение Законов и Конституционного права. Хотя в справке МСЭ, которую мне выдали гораздо позднее, после получения инвалидности, написано: «Группа инвалидности: вторая. Причина инвалидности: увечье, получено при исполнении обязанностей военной службы, связано с аварией на ЧАЭС». Это всё нас ждало после ликвидации аварии: болезни, потеря друзей, унижения, суды, борьба с чиновничьим произволом… А тогда нас ждал город Белая Церковь, где во время Великой Отечественной войны шли кровопролитные бои, где насмерть дрались и побеждали наши отцы и деды. Теперь и нам предстояло победить и доказать, что мы достойные их потомки.
Автобусы прибыли после обеда на территорию воинской части, где нас разместили на несколько часов. Проверка документов, перекличка, построение. Потом подошли крытые автомашины «Урал». Звучит команда: «По машинам!» И снова дорога, которая ведёт нас увидеть своими глазами, познать, испытать последствия аварии ЧАЭС. …Несколько часов пути, и мы прибыли в пункт дислокации 25-й бригады в село ОранноеИванковского района Киевской области. Ждали долго, пока нас распределят по воинским частям. Снега не было. Влажный, пронизывающий насквозь ветер вселял в душу непонятную ещё тогда тревогу. Для укрытия от непогоды стояла одна палатка, печки там не было, но от ветра можно было укрыться. Потихоньку наша группа уменьшалась, представители («покупатели») выкрикивали фамилии и после уводили к себе в часть. Нас, последних шестерых, забрали последними после полуночи.

87-й банно-прачечный батальон располагался рядом с 25-й бригадой в трёхстах метрах напротив. С одной стороны - сосновый лес, с другой - болото. Мы прошли через КПП. Сопровождал нас ст. сержант из «хозвзвода». Зашли в крайнюю палатку вместимостью сорок человек. На каркас из сосновых жердей был натянут брезент, слегка испачканный сажей, окон не было. Стояли две буржуйки - одна на входе, а другая - в конце палатки. По краям палатки стояли кровати в два яруса. Горела одна лампочка, но настроения она не прибавляла. Закопчённый потолок мрачно нависал над нами. Но было натоплено, и после долгого пребывания на холоде мы, наконец-то, оказались в тепле. Стали знакомиться с теми, кто находился в палатке. Это были несколько человек, приехавших недавно со второй смены с Припяти. Нам показали, где находится умывальник. Он тоже отапливался таким же способом, как и палатки, только ещё и с подогревом воды. На душе стало полегче, когда мы освежили себя водой и ощутили аромат душистого мыла.

После приятной процедуры мы зашли в палатку, старшина «обалдел» от нашего вида. Мы были все в одинаковых футболках белого цвета. На груди у нас красовалась эмблема, придуманная нами в Златоусте. Нарисовал её художник - оформитель Слава Дигусар, он остался на Урале завершать оформление ленинской комнаты. Мы переделали эмблему американских «зелёных беретов». Череп, на нём зелёный берет с кокардой на фоне распластанных крыльев. Кокарду мы заменили на знак «Осторожно: радиация», а на крыльях написали крупными буквами «ЧЕРНОБЫЛЬ». Глаза старшего сержанта заблестели, и он громко закричал: "Махнём! На два новых тельника!". Я согласился. Комплекции мы были одной - сделка произошла мгновенно. Так моя футболка поехала в качестве подарка племяннику старшины…
Отбой, короткий сон, подъём, туалетные процедуры и первый завтрак. То, что мы видели в нашей столовой в Златоусте и что увидели здесь, было как небо и земля. Отличалась пища и по их разнообразию продуктов, и по качеству приготовления блюд, что было немаловажным при работе в зонах с радиационной нагрузкой. После долгого принятия пищи всухомятку (а это были солдатские сухие пайки) горячая и свежая еда пришлась нам по вкусу.
После завтрака - утренний развод. Нас распределили по ротам, роты выезжали на работу по сменам, их было три: 1-я, 2-я и 3-я. Работали без выходных в городе Припять, на территории бывшего хлебозавода. Там стояли передвижные прачечные комплексы «шхуны». Об этом попозже.

Нас пока на станцию не направляли, я ходил дежурным по штабу, мой земляк Александр Паршуков принял командирский УАЗ и возил комбата по фамилии Пасичка призванного из запаса. Челябинцы Коля Евсиков ходил дежурным по КПП, Анатолий Чигинцев был назначен хлеборезом в столовую, Александра - фамилию запамятовал- назначили на должность санинструктора, в его обязанности входило выдавать витамины и вести учёт выехавших ликвидаторов на станцию, а также приглашать вовремя для забора крови медиков. Контроль проводился раз в две недели.

Главной героиней и любимицей батальона была гусыня Галка. Она расхаживала по батальону, зорко следила за нарушителями дисциплины и спокойствия. Для неё было отведено специальное место и построена будка, а за кормление Галки отвечал дежурный по штабу. Был у Галки и гусак, но его до нашего приезда зарезали дембеля из Донбасса, зажарили на закуску перед отъездом - таким образом приняв ещё одну небольшую дозу радиации. С Галкой иногда проходили смешные курьёзы, вот один из них. Когда в батальоне кто-то из личного состава выражал громко свои эмоции, гусыня бежала в ту сторону, громко хлопая крыльями и щипала за ноги нарушителя спокойствия. Так произошло и в этот раз. Шёл утренний развод. После обращения комбата к личному составу слово взял начальник штаба. Народ его недолюбливал за скверный характер и пижонские выходки. Прозвище ему дали точное - «Окурок» - из-за его постоянной издевательской выходки. После развода часто из его уст вылетала крылатая фраза: «Операция «Окурок». Это значило одно: всем идти и собирать окурки, разбросанные недобросовестными курильщиками. Не любила его и Галка, а всё из-за того, что он любил пофорсить и покричать на подчинённых, прогуливаясь вдоль строя. Ничего серьёзного и умного в нравоучениях не было. Из строя иногда в его сторону летели шуточки, и он ещё больше раздражался. Так случилось и в этот раз. На крик начальника штаба вылетела гусыня и, изогнув шею, помчалась в его сторону. Со всего «разбега» она врезалась вкричавшего, чего он не ожидал, Галка наступала, щипала клювом его штаны, а он пытался увернуться от её ударов и отступал. Раздался дружный хохот и выкрики из строя: «Поделом ему! Галка, ату его, ату!» Начальник штаба быстро ретировался в сторону своей палатки. Вскоре он демобилизовался. Прибыл новый начальник штаба - большая противоположность предыдущему. Позже, когда меня назначили дозиметристом батальона, я проверил оперенье гусыни специальным прибором, улавливающим и измеряющим излучение бета - частиц. Индикатор загорелся красным цветом, это значило, что уровень загрязнения превышал норму.

31 декабря меня назначили дежурным по КПП, и после ужина я заступил в наряд. Новый 1988 год пришлось встретить один на один. После 12-ти часов кто-то из ребят принёс мне на КПП праздничное угощение. Поедая сладости и запивая пепси, я писал письмо домой. Утром меня сменили. Год старый сменил новый, а работа по ликвидации аварии на атомной станции не прекращалась ни на одну минуту. Колонны машин за колоннами везли людей на смену и со смены. Батальон располагался рядом с дорогой, и, когда какая-нибудь колонна двигалась в сторону станции или обратно, это было хорошо слышно на территории батальона. Движение не прекращалось круглосуточно.

Патронажная сестра Донецкого отделения Красного Креста 72-летняя Валентина Мамзина

"Я уехала, даже не успев попрощаться с умирающим мужем"
- В ночь на 27 апреля 1986 года, когда я дежурила в Донецкой городской больнице N25, где работала медсестрой в терапевтическом отделении, поступил приказ: "Срочно выехать в Киев", - вспоминает патронажная медсестра Донецкого отделения областного Красного Креста Валентина Мамзина. - Я и врач-терапевт Валентин Францев тут же отправились на карете скорой помощи к зданию Донецкого горисполкома, откуда медиков направляли "в Киев", как указывалось в командировке.

Валентина Егоровна только успела оставить на работе записку, в которой просила коллег перезвонить ей домой и предупредить дочерей. Ведь в это же время в больнице лежал ее муж-сердечник. Уезжая, Валентина Егоровна даже не успела с ним проститься. Она не знала, что уже не застанет супруга живым.

Нам велели взять с собой продуктов лишь на три дня, - продолжает Валентина Егоровна. - По пути мы заехали в магазин, купили хлебушка, колбаски. А уже перед отправлением нам поставили в каждую машину по шесть ящиков с минеральной водой. У меня на работе как раз лежало только что подаренное супругом выходное платье, так я и его захватила. Думала в свободное время погулять по Киеву.

Слегка забеспокоилась Валентина Мамзина лишь тогда, когда увидела, как, провожая машины скорой помощи, тогдашний начальник горздравотдела крестил каждую партию медработников со словами: "Возвращайтесь живыми".
В первый же день после Чернобыльской катастрофы в Припять были направлены 61 медработник из Донецка. Впрочем, медсестра Мамзина и сейчас уверена, что даже зная, куда их везут, не могла бы не поехать. Для нее это было бы клятвопреступлением. "Мы же военнообязанные", - объясняет она.

"Скорые" ехали в Киев проселочными дорогами и в сопровождении ГАИ. На рассвете, в глухом лесу военные переодели командированных из разных городов медиков в защитные костюмы и приняли у них присягу: исполнять приказы и хранить все увиденное в тайне.

Спрятавшись в подвале медпункта ЧАЭС от излучения, люди чуть не утонули
В зоне отчуждения Валентина Егоровна проработала 20 дней. Ее направляли то на эвакуацию населения, то на работу в больницах Припяти и близлежащих сел. Но больше всего запомнилась первая чернобыльская ночь, которая едва не стоила Мамзиной жизни.

Поступила команда: "Перевернулась машина, тяжело травмированы шесть человек, срочно нужна бригада врачей для операции". Доктор Францев и Мамзина отправились в Припять. Аварийный реактор был виден прямо из окон медпункта, где проходила операция. Оперировала бригада из 11 медиков. Едва успели "зашить" последнего пациента, как в операционную позвонили: "Всем немедленно эвакуироваться в подвал, сейчас будут накрывать аварийный реактор, оставшиеся на поверхности могут получить ожоги". 30 медработников-ликвидаторов из Донецка и Киева спустились в подвал, и военные их там заперли.

Неожиданно в подземелье хлынула вода, - и сейчас с содроганием вспоминает пережитое моя собеседница. - Я уже была по горло в воде и почти теряла сознание, когда вода стала убывать.
Оказалось, что солдаты, проводившие работы с подземными коммуникациями, нечаянно сбили задвижку на водоводе. К счастью, они успели быстро устранить аварию. Никто из медиков не утонул, хотя искупаться в радиоактивной водичке довелось.

С каждым днем состояние здоровья Валентины Егоровны ухудшалось: появился металлический привкус во рту, постоянная тошнота и головная боль. Но медсестра продолжала работать: ассистировала в операционной, помогала эвакуировать население, поила специальным раствором йода нескончаемый поток переселенцев и ликвидаторов, который обязательно "пропускали" через больницу.

Всем беременным на малых сроках сделали аборты, рожениц с малышами эвакуировали в Одессу, - вспоминает Валентина Егоровна. - Тогда я не старалась обращать внимания на настроение людей - все уже знали, что произошло, и внешне вели себя спокойно. Но сейчас, вспоминая отселенцев, я просто цепенею: некоторые люди покидали свои дома лишь с документами и... кошечками в руках. Многие не успели даже детишек в дорогу собрать, так как были на работе, когда их малышей увезли в "чистую зону" прямо из детсада. Навстречу нашим машинам гнали скотину, которую, говорят, потом уничтожили. А уезжая из Припяти, мы видели, что запертые хозяевами дома уже взломаны мародерами, красивые села превратились в жуткую пустыню...

Через 20 дней эвакуировали и саму Валентину Егоровну - у нее открылось кровотечение из носа и ушей. Доза радиации, которую она получила, составила 52,3 бэра! (Предельно допустимая годовая норма облучения для работников атомных станций - 2 бэра, для гражданских лиц - 0,5 бэра.) Женщину отправили домой, взяли на учет как получившую облучение и вскоре направили на лечение в Одессу, где развернулся один из центров помощи пострадавшим в Чернобыле. Уровень радиации в ее крови был вдвое выше нормы! Выходное платье, так ни разу и не надетое, пришлось сжечь.

Мы с врачом Валентином Федоровичем приехали в Донецк во всем чужом, как нищие, - вспоминает Валентина Мамзина. - Когда замеряли радиацию на вещах, то особенно "фонил" пояс на моем выходном платье, а у Францева больше всего радиации скопилось почему-то в носках. Сожгли и все новенькие кареты скорой помощи, на которых наша группа приехала из Донецка.

Врач-терапевт Валентин Францев умер через год после трагедии в родной горбольнице Ь 25 на руках у своей бессменной помощницы медсестры Мамзиной.

Валентина Егоровна вспоминает о страшных событиях с неохотой. Говорит, что даже, когда два года назад ее вместе с другими "ликвидаторами" пригласили в Припять для съемок фильма "Черная быль", уже на подъезде к городу ей стало плохо, появился все тот же навязчивый тошнотворный привкус во рту. А кроме того, по возвращении домой из той затянувшейся командировки "в Киев" ей пришлось узнать о том, что через три дня после ее отъезда в больнице умер муж. Медработникам, работавшим в зоне отчуждения, не разрешали поддерживать связь с родными, и дочери не могли сообщить матери о постигшем их горе.